"Рудольф Ольшевский. Поговорим за Одессу (рассказы)" - читать интересную книгу автора

летал по небу. Был один из первых летчиков. И дело это казалось тогда
опаснее и романтичнее, чем сейчас работа космонавта.
А еще этот самый Уточкин был знаменит тем, что по известной
Потемкинской лестнице он съехал на спор на велосипеде. Пролетел все двести
ступенек и перед стеной порта притормозил. Мы потом половину лестницы, сто
ступенек, проходили вниз головой, в стойке на руках. Но это уже было жалким
подражанием тому стремительному падению, о котором долго говорила вся
Одесса.
- Что вы мне говорите, будто Эйзенштейн гений? То, что он еврей, это
еще ни о чем не говорит. Подумаешь, в его фильме коляска с ребенком съезжает
по Потемкинской лестнице? Так эту хохму он украл у нашего Уточкина. Не мог
придумать что-нибудь своего.
Однако это я вспоминаю уже о другом кино. В моем никто ни у кого ничего
не воровал. В моем была таинственная тьма казавшегося тогда огромным зала,
которую над нашими головами пронзал яркий луч, вылетающий из крошечного
окошка в стене. В луче этом был спрятан неведомый мир, который только на
экране становился реальностью. Из ничего возникало изображение. Летящие в
световом потоке тени, неосязаемые духи, превращались в людей. Они двигались,
разговаривали, плакали и смеялись, обретали белый квадрат пространства и
неизученную геометрией фигуру времени.
И вот, много лет спустя, стало мне казаться, будто все мое детство
каким-то загадочным способом проникло в этот живой луч, и память моя
спрессована на экране в кинотеатре имени Уточкина, что находится на
Дерибасовской, в трех кварталах от моего дома.
На небесах щелкнули тумблером, и память моя встрепенулась. Вот я реву
на руках у мамы. Отец еще здесь, рядом. Он держит за руку сестру. И нас
несет толпа то в одну, то в другую сторону. Бабушку мы уже потеряли. Ее
оторвало от нас и отбросило неизвестно куда.
Нам нужно попасть в воронку, в горлышко песочных часов, через которое
людской поток тянет к трапу последнего большого парохода, покидающего
осажденную Одессу. Мы были уже совсем рядом, песчинки, летящие из одной
колбы часов в другую, когда поток отклонился и отбросил нас в сторону.
Судьба настойчиво отводила нас от прямой, ведущей на трап парохода "Владимир
Ленин". Она словно знала наперед все, что произойдет с ним, и щадила нас. Ей
словно было известно, что послезавтра это большое судно наткнется в открытом
море на мину и все эти счастливчики, которым сегодня повезло взобраться по
шатким ступеням трапа на палубу, все до одного погибнут.
С того дня всякий раз перед тем как заболеть, я вижу во сне большой
пароход, переполненный улыбающимися людьми. Я узнаю их, хотя никогда не был
знаком с ними. Одни и те же счастливые лица. Тысячи незнакомых улыбок. Я
уверен, что все они были на том затонувшем пароходе. Они смотрели на нас
сверху с чувством превосходства, думая, что уже спаслись. Они и в моем сне
так думают. Но я-то знаю, что послезавтра мы услышим их крик, хотя будем
находиться за сто миль от них, от тонущего корабля. И жар расходится по
моему телу.
Я боюсь толпы. Каждый год Первого мая и Седьмого ноября я с ужасом
смотрел на демонстрации, ожидая, что этот красный муравейник вот-вот куда-то
понесет. Как тогда в порту. Демонические демонстрации. В конце тысячелетия
это мое предчувствие сбудется. Понесет целые народы. Но это будет уже другая
жизнь. А тогда я кричал в орущей массе народа и голоса моего никто не