"Рудольф Ольшевский. Поговорим за Одессу (рассказы)" - читать интересную книгу автора

слышал. Разве что Господь Бог, который все делал, чтобы мы не попали на это
судно.
Я звал свою бабку, будто чувствовал, что она больше никогда не
появится. Через пять лет наша дворничиха, тетя Маня, отдаст моей маме ключи
от нашей довоенной квартиры, в которой уже будут жить чужие люди, и скажет:
"Бедная Клара. Она оставила мне их, уходя в гетто, будто в театр музкомедии.
Маня, сказала она, мне это нужно - туда идти. Но я пойду, чтобы не
говорили, что я не пошла. Если меня будут спрашивать, скажи, что я скоро
вернусь. Если скоро не получится, полей фикус. А, придурки, зачем я им
нужна, зачем?"
Толпа опять потащила нас к трапу, но его уже поднимали. Между пароходом
и причалом стремительно росла зеленая полоса воды с громадными голубыми
медузами.
Нас осталось в порту совсем немного. Люди кинулись на вокзал, на
сортировочную, на автостанцию, в хаджибеевскую степь на попутки. Но отец,
видимо, что-то знал и мы оставались на причале. Спустя какое-то время к
берегу подошел маленький пароходик, пыхтя закопченной трубой, словно боцман
курительной трубкой. Это был теплоход "Львов". Мы чуть ли не первыми попали
на его палубу. В одно мгновение на причале снова появился народ. Но это уже
была не толпа. И суденышко вместило всех, кто случайно оказался в порту.
Только моей бабки нигде не было. Она кинулась в город, видимо, думая, что и
мы сделаем то же. У суденышка был какой-то перепуганный гудок. Он несколько
раз просипел, торопя тех, кто и так со всех ног бежал к причалу.
А отец остался на берегу. Он стоял и неестественно весело улыбался,
махая нам рукой. Прямо отсюда он должен был явиться в военкомат. Вообще-то у
него был "белый билет". Недавно ему сделали операцию, и он прихрамывал,
стараясь делать это незаметно. Однако немцы были под Одессой, и бронь свою
он никому не показывал.
Завтра на грузовике он уедет на фронт за Ближние Мельницы. Больше я его
никогда не увижу, только буду помнить, как стоял человек на пустом причале и
весело махал нам рукой. Сегодня моему сыну столько же лет, сколько было ему
тогда, улыбающемуся нам, словно его снимают на фотокарточку.
А "Львов" медленно отходил от берега.
Как интересно монтировалась моя судьба. У режиссера, снимавшего это
кино, казалось, были ограничены возможности, и он зафрахтовал всего одно
дешевое суденышко. Сколько раз на моем жизненном пути возникнет этот
"Львов"! Через пятнадцать лет я часто буду ждать на причале его возвращения
из рейса. Мой друг Валерка пойдет работать на него матросом сразу же после
школы. Надо же, чтобы именно на него, на это корыто, вытащившее из смерти
меня и еще несколько сотен людей в сорок первом. Кажется, будто кто-то
специально решил рассказать мне о нем побольше. Еще до войны в порту этого
коротышку считали героическим судном.
До тридцать шестого года у теплохода была другая национальность. Он был
испанцем, и звали его "Тарагона".
Капитан "Тарагоны", товарищ Хосе, воевал против франкистов. А когда
испанское сопротивление было сломлено, он набил свое суденышко детьми
погибших соотечественников и через Средиземное, а затем Черное моря повез их
в Одессу. Вот чудак, не мог взять курс на Сан-Франциско? Там и у ребят, и у
него все сложилось бы совсем иначе.
Сердобольные одесситы встречали пароход со слезами на глазах. Если бы