"Владимир Орлов. Нравится всем - выживают единицы" - читать интересную книгу автора

Е. Для такого оборотистого парня, как я, ничего не стоит влезть на
крышу и в первом же люке вентиляции найти себе выход. На локтях доехать до
какого- нибудь мукомольного конвейера. И гари, и копоти не чувствуется, хотя
ведь назначают иногда человеку припарки. В профиль - чистый Гораций, но
бровь глубока, черна, и глаз под ней сплавляется и слезится. Вот тебе и
Гораций. Хотя, знаете ли? Любого силой, грубо поверни боком к свету и
увидишь камею Гонзаго. Боюсь соврать, но этот и тот, о котором я говорил,
были прохвостами.
п. То, что удалось заложить в банку, оказалось снаружи. Я глубоко
наклонился, чтобы получше разглядеть об╓ект. И в момент этого опускания
голова моя отяжелела, кровь ударила в виски и, вынужденный хоть как-то
прервать надвигающийся обморок, я снял с руки часы и приложил к уху - ходят
ли? - таким образом переключив внимание. На этом мое затруднение не
кончилось, где-то у моего носа оказался непрозрачный сосуд с уксусной
эссенцией. Я выбрал нужный наклон головы, чтобы на меня это не произвело
такого же сильного впечатления, и, выждав секунды две, смог уложить свою
голову между двух штативов, полагая, что опасность миновала.

Она была женщина крупных размеров,
А я был мальчик - мелких совсем.
Она безнадежно на фразы надеялась,
А я не мог прыгнуть вперед половчей.
Вот моя истина полная вздохов.
Вот ее праведность - поздняя кротость.
Ж. Как иной раз меня хватит кондрашка. Как развернусь, как плюну
кому-нибудь в морду и привет. А здесь благодать... Трезвых ни одного. И
ходишь, хрустишь суставами, наводишь тень на плетень своими белибердосами.
Так, ей-Богу, зимы хочется. Скорей бы зима наступила.
З. Я перескакиваю с места на место на двух ногах, пытаясь меньше
разводить руками. Тем более, что эти расстояния: диван - кресло - диван, -
можно преодолеть, ничего не подозревая об опасности. В окне свет. В коридоре
тоже свет. На самом дне места нет простуженней. И я знаю, как бы поступил,
если бы на самом видном месте лежала двустволка. Я бы знал, куда повернуть и
что вымолвить. На меня постоянно кто-то смотрит, требуя принять в нем
участие, и я не отказываюсь, я просто поворачиваюсь к нему лицом и
требовательным голосом об╓являю: "Изыди!" Так я обращаюсь к простому, но что
бы было, если и к сложному. Вынь палец изо рта, опереди свободное дыхание,
замкни перед с задом. Регистрируй обновленным весь свой строй и канючь, пока
не откроют. Выйди на середину и приветствуй: "Пришла пора действа". А я
приберусь пока, названным словом. "Левонтий, сбрось мальца. Нет в тебе
надежи".
И. Меня тяготило само слово. И я молотил кулаком по стене, от его
уязвляющего действия. На мне была клетчатая рубаха - это-то и разносило меня
во все стороны. Тапочки болтались между большим и указательным пальцем. И на
меня постоянно кто-нибудь возводил напраслину. Но разве я мог этого не
слышать? Я отлично это слышал. Мне даже казалось, что окажись мы тет-а-тет,
и вопрос был бы решен. Но далеко хулители. Поздно ловить их за руку... Я
боюсь, что слишком жестко сужу. Но то, что для меня очевидно, увы, ни есть
правило для других.
Й. Я проносил ее на ладонях. Часто забывал, что несу. Одно могу сказать