"Владимир Орлов. Нравится всем - выживают единицы" - читать интересную книгу автора

изнеможении. А на верху запели птицы, трезвон колоколов пронесся откуда-то
сбоку. И я стал более насыщенным, более придерживающим себя.
╘. По самым заниженным оценкам, я весил килограмм 80 - 85. Я провис в
проломанный стул, полулежа, откинув голову назад, упираясь ногой в ящик
письменного стола. Мне было удобно. Я знал, что если повернусь набок, то мое
положение может стать довольно напряженным. Однако мне это было необходимо.
Я с тревогой взглянул на ручные часы и замолчал. Хотя и до этого момента я
не произнес ни звука. Где-то за окном поднималась серая изморось. Я
выпрямился, натянувшись, как струна, и, акцентировано выговаривая каждое
слово, сказал:
- У меня белые лилии. Я вижу однобокость наших понятий. У меня большой
колокольный звон. У меня между ног большой колокольный звон. Я говорю это,
после того, как оказался перед выбором. Я хочу выбрать самое сложное в моей
жизни решение. Я надеюсь на мое однобокое намерение. Слева от меня стучит
маленький слесарный молоточек. Мое положение становится все более и более
увесистым. Сказав это, я некоторое время думал, что это было. Но тут небо
прояснилось, по оцинкованному подоконнику стукнуло несколько капель. Во всем
этом сказывалась некая непроверенность данных, некая некомпетентность. Я тут
же подумал: Какая? Но тут переключил свое внимание на какие-то мелочи.
Прогнулся всем телом сначала в одну, потом в другую сторону, пока наконец не
наступило прояснение. Я заметил главное: что я не перестал быть человеком.
От этой мысли я немного растерялся. Но вскоре, поборов ошеломление, заметив
на своем лице полуулыбку, я большим пальцем левой ноги вычертил на полировке
окружность и этим словно бы очертил себя магическим кругом. На месте моего
осаждения действительно находилась некая аномальная зона. В эту секунду я
почувствовал свою одежду: рукава, немного мешковатый драповый костюм серого
цвета. И это так почему-то меня уязвило, что, стиснув зубы, я стал биться на
месте, пытаясь сокрушить свое опрометчивое седалище. Очевидно, в это-то
время я и почувствовал, как спокойны мои ноги, руки и, одно неверное
движение, и я скользнул бы в угол к батареи. Это меня успокоило и заставило
позвать на помощь самым, наверное, отчетливым голосом. Хотя мне это могло
лишь показаться - для крика сил уже не было.
Ы. Я останавливался, сгорбленный, выпрямлялся и разглядывал часть
обстановки, переносил взгляд через плечо и начинал мерно раскачивать голову,
пока в ней не обнаруживалось головокружение. Заметьте, я был всего лишь в
некотором неуловимом взаимоотношении. За меня держались все эти подводящие,
нарочито последующие, но не опережающие меня ни на шаг местонахождения. И не
то, чтобы я улавливал эти неясности. Нет, я, скорее, упражнялся во все
большем натыкании на них. То есть я определенно знал, что я могу это в себе
обнаружить. Это меня, конечно, немного задевало. Но я был последователен. И
на всякую такую попутность отвечал тремя-четырьмя ощупывающими маневрами,
пока не находил в себе самой подходящей формулировки. Я знал, что это почти
правильно, и замедлить не мог ни на секунду этого моего опровержения. Таков
я, если прямо навожу прицел своего ударно-спускового механизма, в виде
сложенной руки и торчащего пальца. И остановить этого нельзя.
Ь. Я знаю, что это положение делает меня слишком угнетенным. Я
приставлен к дереву или к осени, или к свету. Я подозреваю и нахожу коренную
причину этой незаконченности. Ботинки вязнут в грязи. Глина взбухает
рытвинами и жевлоками. Ноги запутываются в земной спирали. Я хватаюсь за
ветку покрепче - почти безнадежная и отчаянная манипуляция. И спуститься