"Владимир Викторович Орлов. И наступило - "после войны" (Эссе)" - читать интересную книгу автора

А потом та тишина разрядилась шумными гуляньями в парках возле
трофейных самолетов и танков, под музыку духовых оркестров, уютно сидевших
под раковинами на дощатых сценах. Непременным обещанием того, что победа
скоро наступит, для нас, ребятни, было удивительное событие: в тот день
впервые на нашей памяти стали торговать в Москве мороженым - пломбиром в
вафлях (тридцать пять рублей) и эскимо в шоколаде (двадцать пять рублей).
Правда, тогда на мороженое мне пришлось глядеть лишь издали. Из ребят нашего
двора в тот день мороженое получил лишь сын сапожника Минералова. Под конец
войны мы стали звать его Минералиссимус.
Но до конца войны оставалось еще почти десять месяцев...
И хватит. Тут пришла пора оборвать воспоминания. В те дни, когда я
писал эти строки, взбудораженная память стала чуть ли не извергать
сбереженное ею - то, что казалось давно забытым или навсегда задавленным
гранитом, базальтом, перекрытиями впечатлений иных событий и лет. Но
хватит...
Вспомнилось и другое.
Вспомнилось, как я, взрослый, с другом (он-то из ленинградской
блокады), готовя разворот для "Комсомолки" о Сталинградской битве, сидел над
бумагами, нашими и немецкими, в архиве Музея обороны Царицына и Волгограда и
что я там читал.
Вспомнилось, как в Берлине не раз днем и ночью (тянуло!) бродил возле
бывшей имперской канцелярии и думал о далеких страшных годах. То, что было
когда-то имперской канцелярией и бункером Гитлера, стало полуметровым
холмиком, поросшим сорной травой, - ночью среди обломков там шныряли юркие
дикие кролики...
Вспомнилось то, что я знал о Хатыни, Бухенвальде, Освенциме...
Чем дальше уходит в историю война, тем больше оказывается известного о
ней, тем более грозным предостережением человечеству становится она. Должна
бы становиться...
И вот в соображениях об этом опять пришли мысли о благополучии моего
детства.
Но я подумал и вот о чем. Тогда редко звучало выражение "после войны".
А вот слова "до войны" произносились чуть ли не каждый день. Но эти слова
были существенны для взрослых. И хотя я тоже что-то помнил из "до войны", по
сути дела, "до войны" для меня не было. Я и мои ровесники росли детьми войны
со всеми ее тяготами, страхами и заботами, и все в той жизни представлялось
нам естественным. Для кого в силу обстоятельств тяжким и гибельным, для кого
(как для меня) - благополучным. Нам не с чем было сравнивать нашу жизнь,
иного для нас, казалось, и быть не могло.
Естественным для нас - пяти-, шести-, семилетних - было вот что.
Разрывы бомб. Буржуйки посреди комнаты вместо обеденных столов. Зашторенные
по требованиям светомаскировки окна. Перекрестья бумажных лент по стеклам.
Источники света - керосиновые лампы, а то и лампады из гильз. Или лучины.
Примерка противогазов, часто обязательная. Отоваривание карточек. Стояние в
мороз, а то и по ночам в очередях. С чернильными номерками на ладонях, а
иногда и на лбу. Мы знали, как нелегко родителям и как заняты они, и
старались не ныть и не быть им обузой. Впрочем, из-за такой "обузы",
возможно, и им было легче выжить... Ордер на галоши или ботинки - праздник в
семье. Игры в бои, во взрывы эшелонов, в допросы и пытки наших разведчиков и
партизан, пусть и с побегами и посрамлением врага (играли мы, конечно, в