"Владимир Викторович Орлов. Таинственный мир Натальи Нестеровой (Эссе)" - читать интересную книгу автора

отутюженная. На ней человек, мужчина в черном пальто и черной шляпе, он
уходит от нас и никак не может уйти. Он уходит уже девять лет, и ему не дано
уйти никогда. Кто он, зачем он, какая у него судьба? Не знаем. Но он живет,
как живут деревья и остриженные кусты вокруг, как живут рыбы в фонтанном
бассейне, он идет и приглашает нас следовать за ним в тайну. В мир Натальи
Нестеровой. Недавно холст "Никитский ботанический сад" встречал зрителей
прямо при входе на выставку работ Нестеровой и Лазаря Гадаева.
О Наталье Нестеровой известно куда больше, нежели о мужчине, забредшем
в ботанический сад в Никитах. О ней пишут, выходят наконец-то альбомы, ее
картины приобретают уважаемые отечественные музеи и коллекционеры многих
стран, ее имя с почтением поминают в Нью-Йорке, Париже, Гамбурге, Токио. И
все же она личность загадочная. Художник-сфинкс. Из тех, что не любят
говорить о своих работах ("из какого сора...") и уж тем более что-то
разъяснять в них. То, что в них есть, то и есть. И пусть каждый видит то,
что видит, и разумеет то, что разумеет. Примем условия автора.
Кажется, что и названия своим картинам Нестерова часто дает неохотно,
как бы по необходимости, лишь обозначая для зрителя место или сюжет
живописного происшествия. "К чему подсказки?" А нередко никаких происшествий
на ее холстах и вовсе нет. Нечто (люди, дома Пречистенки, балтийские чайки,
карты, разбитые вещи) замерло. Или снится. Будто и не бурлит за стенами
мастерской или галерей трагедийно-нервный конец тысячелетия. Бурлит, бурлит,
конечно, и живопись Нестеровой, потому как она - истинное искусство,
отражает суть летящих дней, беспокойства и надежды художника, и даже держа в
памяти заботы и хлопоты будней, а в кармане - авоську, отойти от ее полотен
долго не можешь. Мне случалось писать о Нестеровой, и нынче я вынужден
повториться. Картины ее имеют свойство оживать и втягивать вас в пределы
своей энергетической плотности. Это обеспечено даром и умением мастера.
Полотна ее тут же берут в плен ваш взгляд, и ощущаешь в них такую энергию,
такое напряжение красок, душевных и динамических состояний, что жизнь внутри
прямоугольников холстов начинает казаться равносильной и равноправной жизни,
что вокруг и внутри нас. При этом перед нами не копии жизни, а возможные
варианты ее.
А поначалу ее работы представлялись забавой, игрой в странность,
вызванной желанием "выделиться". Возле ее холстов качали головами, а порой и
ехидничали. Потом к ним привыкли. А упрямая Нестерова, не изменив себе и
своему искусству, вытерпев непонимание, и вправду выделилась. Она ни на кого
не похожа. Осведомленный любитель, попав на очередную "сборную" выставку,
скользнув взглядом по стенам, сейчас же сообразит: "Ага, a это Нестерова".
Объявлялись подражатели, но у них ничего не выходило. Подражать большому
художнику нельзя. Мартышкин труд... Но коли подражают, стало быть, признали,
увлеклись. Оценили.
И к миру Нестеровой привыкли. Как привыкают к новой сложной или
неожиданной музыке. Ведь какими, предположим, неприятными или дурными
казались сочинения композиторов Венской школы, а теперь без них не
представишь современную музыку. С Нестеровой случай вроде бы проще. В ее
искусстве немало старых мелодий. Она не создавала ни серийную додекафонию,
ни супрематизм. Не переводила паровые локомотивы на электрическую тягу. Она
с упорством и дерзостью создавала в себе художника, способного особенным
образом передать волшебство и драму бытия. В этом самосозидании участвовали
и свободная стихия натуры ("Я беспечный ездок", - заявила Нестерова на