"Юрий Орлов. Опасные мысли " - читать интересную книгу автора

голова которой была в парилке, а хвост у райкома партии - за пять кварталов.
"И то сказать, -говорил Петя, - чем заниматься-то людям в свободное время,
если без очередей? Морды бить друг другу? Кулаки устанут. Я прикинул, с
очередями лучше".
В нашей комнате отцовская чертежная доска занимала четверть территории.
Материна с отцом кровать - еще одну четверть. Митя с Петей раскладывали свою
койку только на ночь и располагались на ней "валетом". Все кроватные ножки
погружали, конечно, в жестяные банки с водою; клопам приходилось высаживать
десанты с потолка. Мы с бабушкой устраивались на диванчике. "В тесноте, да
не в обиде", - приговаривала она.
Все-таки все были молоды, кроме бабушки, и смех у нас не переводился.
Шутки наши были простые. "Иду это я во сне по ущелию, - рассказывал Петя. -
Иду, иду, ущелье все уже да уже. Пока только плечами стенки задевал - ничего
было. А как начал боком продираться, так прямо дыханье в груди сперло. Ну
все-таки бочком-бочком, а иду. Наконец, чувствую, все, стоп, нос защемило.
Так защемило - дышать нечем. Погибаю. Просыпаюсь, а это ты, Мить, ноздрю мне
ногой зажал. Большим пальцем".
Мама хохотала.
Днями я часто бывал один. Отец работал в КБ. Митя где-то прорабом. Петя
фрезеровщиком. Мать шила кожаные сумки на фабрике. Бабушка разливала керосин
в лавке недалеко от дома. Я часто приходил в керосинную, слушал болтовню,
наблюдал работу. Рот у бабушки никогда не закрывался, руки проворно
разливали керосин, как суп, в жестяные бабьи бидоны. Сюда приходили
посудачить; керосинная была для женщин вроде клуба.
Однажды бабушка сказала: "Вот я говорю вам, что я думаю об том да об
этом, а ведь никто не знает, говорю ли я точно то, что думаю". Это поразило
меня. Она имела в виду, конечно, что кое о чем лучше помалкивать. Я этого не
понял, зато открыл одну загадку. Вот я говорю маме: "Говорю же вам: хочу в
школу!" Разве я не говорю того, что думаю? Говорю-то говорю, но ведь я не
говорю, что еще и знаю о том, что говорю... Раз знаю, значит думаю. Думаю, а
не говорю. Нет, как же не говорю? Я сейчас вот сказал... Эта игра забавляла
меня целый день. На другой день я забыл ее (и вспомнил через сорок лет,
когда изучал логику.)
Закончив визит в керосинную лавку, я играл сам с собой в переулке; или
смотрел, что происходит в мире. Громыхала телега ломового извозчика;
огромная лохматая лошадь, каких я не видывал в своей деревне, выбивала
чечетку подковами по круглым булыжникам. Выходила из керосинной известная
мне баба с голубыми буграми на лице; запрокинув голову, на ходу переливала
голубой денатурат из четвертинки в горло; через шесть шагов перелив
заканчивался, баба твердо продолжала свой путь. Пробегали школьники, не
обращая на меня никакого внимания.
В выходные дни, вечерами, отец сворачивал чертежи, бабушка накрывала на
стол, начиналось веселье. Отец любил играть в лото. Фишки были в виде
маленьких бочоночков с цифрами. Некоторые цифры имели свои особые имена.
"Дед", - говорил отец, вытянув из мешочка 99. "Сколько ему лет?" - весело
кричали Митя с Петей, ожидая следующей цифры. "Пять лет. Большевик", -
спокойным голосом отвечал отец, вытащив 5. Пятерку потому называли
"большевиком", что пятнадцатью годами раньше, при выборах в Учредительное
собрание, которое большевики же и разогнали, они шли в избирательных списках
под номером пять.