"Юрий Орлов. Опасные мысли " - читать интересную книгу автора

Пили не много, но всегда много пели. Тихонько, тонюсенькой ничочкой
бабушка тянула: "Прощай ра-а-дость, жи-и-изнь моя-а-а..." Вот-вот паутинка
оборвется, но не обрывалась. Я не понимал, что в песне расставались с
любовью, я думал - с жизнью, и это очень огорчало меня. Песнь кончалась,
мама начинала своим низким голосом другую: "Вот умру я, умру я... Похоронят
меня... И никто не узнает..." Это была песня бездомного. "Наверно,
беспризорник ее и сложил, - размышлял я, - мальчик без отца, без матери...
Или девочка беспризорница... вроде мамы или ее подруги Розы... Почему она
опять смеется"
Мать была из беспризорных. Их были миллионы после гражданской войны.
До революции мамин отец - мой второй дед Петр Лебедев, работал
механиком на большом пассажирском пароходе, плавал от Перми, что на реке
Каме, до Астрахани - в устье Волги. Семья жила хорошо, в двухэтажном доме,
на берегу реки, в заводском поселке Мотовилиха; дети ходили в гимназию. К
сожалению, за революциями обычно следуют гражданские войны. Гражданская
война все порушила. Сперва не стало большого пароходства. Потом куда-то
делся большой пароход. Потом погибла большая семья - тиф. Оставшись одна,
десятилетняя девочка прилепилась к банде таких же малолеток. Они скитались
по всей стране. Спали все вместе в брошенных сараях, в вымерших домах,
согревая друг друга; кормились вместе, добывая, кто чего и как может.
Воровали, побирались. Но побираться было трудно, народ год от года свирепел;
бездомных детей гнали хуже цыган. Вместе с подругой Розой мать жила этой
жизнью несколько лет. И после таких гимназий как-то перестала уважать людей;
а мужчин особо.
"Любовь? - переспросила она меня в нашем последнем серьезном разговоре
о жизни, за месяц до ее смерти в ее 47 лет. - Любовь... Не знаю, что такое.
Были... но я ничего не чувствовала, кроме этого... простого. Не знаю о чем
говорят - любовь".
"А отец? - спросил я. - Отец??"
"Отец! - воскликнула она. - Что ты? О чем? Отца-то я уважала, как
никого на свете... А никого больше и не уважала. Лучше и умнее - не
встречала. Он носил тебя грудного за пазухой. Засунет за рубаху и шагает,
шагает... все думает... Ты описаешься, а он смеется". Она тоже улыбнулась.
Потом заплакала.
Восемнадцатилетний отец впервые увидел ее, четырнадцатилетнюю, на
вокзале; рыжая копна на голове, красивое дерзкое лицо. "Что уставился? -
спросила она. - Жить надоело?" Она только что вырвалась из потных рук
начальника вокзала. Улыбаясь и сопя, он долго бегал за ней вокруг своего
стола. "Зарежу", - сказала она, и начальник отстал.
"Тебя как зовут?" - спросил отец. "Отвали", - ответила она с досадой.
"Давай жить... вместе", -проговорил он. Она сощурилась: "Я таких кобелей..."
Но посмотрев внимательно в его светлые глаза, подумав, сказала: "Давай. Меня
Клавдей зовут".
"Лежим с Федей, обнявшись, помираем", - вспоминала мать, когда бабушки
дома не было. "Шестой день ни крошки во рту, он без работы, и я без работы,
он болен, и я больна, и беременна. Так и решили - на тот свет вместе. Вдруг
Роза вбегает: колбаса, масло, груши дюшес, не знаете небось такие груши -
дюшес, тают во рту. Выкладывает все на пол. - "Ешьте!" - "Розочка, милая,
откуда?" - "А, говорит. Не подыхать же вам в самом деле. Поспала с нэпманом.
Или с циковцем - не разобрала". - "Ро-о-за!" - "Ну что, Роза? С одного раза