"Хосе Ортега-и-Гассет. Летняя соната" - читать интересную книгу автора

литература, в которой отсутствует стиль, подобная широким вытоптанным
дорогам, вдоль которых нет ни травинки, нет тени, нет журчащих
источников"[10].
Конечно, я не стану утверждать походя на этих страницах, что "bello
estilo"[11] воистину мертв, и не стану оплакивать его царственный труп. Это
предмет для долгого исследования, и, чтобы его обсуждать, нужно
предварительно уточнить и очистить от лишних наслоений значение и понимание
кое-каких терминов, на которые налипло много пустых идей.
Но вернусь к сеньору Валье-Инклану.
Демократизму не удалось приблизить к нам душу сеньора Валье-Инклана,
отставшую на несколько веков. Глухой - по крайней мере по сей день! - к шуму
нынешней жизни, он все еще обожает фамильные гербы, воскрешающие в памяти
дворянские легенды и смелых людей, выходивших в одиночку навстречу
многочисленным врагам и, как Игнатий Лойола, обращавших в бегство сотни
солдат[12] и презиравших простолюдинов и законы; сеньор Валье-Инклан хранит
в памяти ослепительные воспоминания о роскошных, блестящих нарядах, о
вошедших в историю драгоценностях, о героических поступках, о длинных
звучных именах, которые сами по себе подобны хроникам,- воспоминания о
тщеславных, многочисленных и запылившихся предметах реквизита старой
аристократии. И все эти нагромождения кастовых чувств и гордых иллюзий
отражаются в его стиле и придают благородство почерку певца декаданса.
"Нинья Чоле сидела как божество, в экстатическом и священном
спокойствии народа майя, такого древнего, благородного и таинственного, что,
казалось, он переселился в эти края из глубин Ассирии...". И когда Брадомин
решает отправиться в Мексику: "Я почувствовал, что в душе моей оживает,
подобно некой Одиссее, прошлое моих предков-скитальцев. Один из них, Гонсало
де Сандоваль, основал на этих землях королевство Новую Галисию, другой был
там Великим Инквизитором, и у маркиза де Брадомина сохранились еще остатки
майората, уцелевшие после многочисленных тяжб..." "Охваченный благоговейным
волнением, взирал я на выжженный солнцем берег, где, опередив все остальные
народы старой Европы, первыми высадились испанские завоеватели, потомки
варвара Алариха и мавра Тарика". Все это примеры классически-декадентской
литературы, превосходно подделанные жемчужины.
В "Летней сонате" есть страницы наверняка стоившие ее автору недель
труда над словом и его местом, недель бесчисленных перестановок и изменений.
Он, без сомнения, много поработал, чтобы научиться как следует расставлять
слова, чтобы прилагательные набрали особую силу и упругость. Валье-Инклан
искренне и глубоко любит прилагательные; некоторые из них окружены у него
истинным обожанием, и он испытывает сладостные чувства, занимаясь ими и
помещая когда перед существительным, а когда после него, и делает это не
просто как ему вздумается, а потому, что только на этом месте, и ни на каком
другом, они играют всеми красками своих выразительных средств и становятся
яркими и выпуклыми: он их перемешивает, приумножает, ласкает. В
"Беатрис"[13] читаем: "Беатрис вздохнула, не открывая глаз. Руки ее были
вытянуты на одеяле. Они были тонкие, белые, нежные, словно прозрачные". А в
"Осенней сонате": "Из шкафа донесся нежный и старинный аромат". Прелестная,
слегка запылившаяся фраза, словно бы выпорхнувшая на свет из пудреных буклей
парика!
Эта радость давать словам новое звучание, по-новому их соединяя, и есть
последняя и основная черта стиля Валье-Инклана; отсюда же рождается и