"Золотой сон" - читать интересную книгу автора (Коннелл Вивиан)

ГЛАВА 22

Вернувшись в пансион, он нашел записку от Маргарет.

Дорогой Кельвин,

Я на десять дней уезжаю, мне надо забыться. Понимаю, что когда вернусь, тебя здесь уже не будет, поэтому прощай.

Маргарет.

Он разобрал бумаги и понял, что ему действительно пора ехать. Среди пришедшей почты он увидел несколько писем от издателей и телеграмму от его агента в Нью-Йорке, еще несколько писем от Григ, которые он без всякого сожаления сжег, как будто это были счета от телефонных компаний, и при этом не испытал никаких чувств.

На следующий день он поехал в Розхэвен – там светило яркое солнце. Войдя в сад, он почувствовал сильное облегчение, ведь здесь он мог непринужденно войти в дверь, и все поймут, что он пришел к себе домой. Детей в доме не было, лишь в дверях гаража он нашел Грейс. Подойдя поближе, он увидел, что Грейс с кистью в руках склонилась над неоконченной картиной, а по стенам развешаны бесчисленные полотна, привезенные из Касси.

Она услышала шаги, обернулась, лицо ее побледнело, но она взяла себя в руки и сказала: «Привет.» Его взгляд остановился на одной из картин на стене и, не говоря ни слова, он подошел к картине вплотную. С холста ему улыбалось милое родное лицо Розмери – Грейс передала в одной работе всю радость девочки от общения с морем, солнцем и родными людьми рядом.

Открыв рот, он простоял перед картиной минут пять, и лишь потом дар речи вернулся к нему: «Боже мой!»

Неожиданно Грейс покраснела, посмотрела на мужа и улыбнулась: «Неплохо получилась Розмери, верно?»

Он посмотрел на нее с тем же удивлением, с которым смотрел на ее картину.

Потом он пересмотрел одну за другой все картины, и в конце не смог сдержать восхищения: «Теперь я понимаю, почему Гейер тебе отдает галерею. Когда открытие?»

– Через две недели. Я их на следующей неделе должна в Лондон отправить.

– А сама тоже поедешь?

Голос его звучал удивленно. Посмотрев на Грейс поближе, Кельвин вдруг заметил, что средиземноморская позолота сползла с нее, уступив место болезненной желтизне.

– Нет, – ответила она, – мне что-то не хочется.

Тут он понял, что она ничего не знает о том, что с ним произошло за последние пять дней и сказал: «Я сюда приехал, чтобы сказать тебе кое-что очень важное. У меня все кончено с Григ.»

Сказав это, он почувствовал сильное облегчение, а Грейс оставалась мертвенно бледной, – это сильно его озадачивало.

– И что?

– Ну, собственно, это все, что я тебе собирался сказать. Все кончено, и мне теперь кажется, что ничего и не было. Ты мне веришь?

– Да. – Она бессильно опустила кисть. – Я тебе верю, только я не верю, что все прошло.

Для него это был страшный удар, он даже сел.

– Что ты имеешь в виду?

– Только то, что сказала.

Его взгляд блуждал по стенам в отчаянии, но вдруг он наткнулся на лицо Розмери на холсте и он уцепился за эту слабую надежду: «Послушай, вот ты говоришь, что Розмери неплохо получилась, хотя раньше ты никогда не писала маслом! Я же тебе верю – почему же ты мне не хочешь поверить?» Он улыбнулся: «Я еще никогда не был так серьезен.»

Лицо ее побелело – он понял, что она поняла – скорее всего он ее не обманывает, но не смогла сдержать эмоций.

Он быстро сказал: «Посиди здесь, и постарайся не двигаться!», а сам быстро выбежал из гаража, забежал в дом и принес ей бутылку бренди.

Она отпила прямо из бутылки, натянуто засмеялась и сказала: «Ты еще не видел настоящего портрета Розмери.»

– То есть как?

– Он у меня в комнате. Я…

– Я хочу его посмотреть.

Они пошли в дом, услышали смех детей, игравших во дворе и Кельвин заметил: «Я бы не хотел сейчас встречаться с детьми, давай как-нибудь обойдем их.»

Грейс повесила «Портрет в белом» – так она назвала картину, над своей кроватью.

Он долго изучал работу, потом сказал: «Знаешь, я всегда считал, что если я умру, Розмери будет очень одиноко, потому что ты ее не понимаешь, а теперь-то я вижу, что я был неправ. Как это у тебя получилось?

– Не знаю, это произошло само собой. Всему приходит время случиться.

Он снова посмотрел на картину. Лицо Розмери было изображено с нимбом, как у святой, в технике чувствовались мощь и сила. Он сказал: «Если бы я увидел эту картину сразу после того, как вы вернулись из Касси, я бы, может быть…» Он глубоко вздохнул: «Ладно, теперь все позади, я остался самим собой, я снова с тобой… Что это за духи?»

– Знаешь, я в Касси купила у какого-то старика, в крошечном флакончике, он еще сказал, если услышишь запах этих духов, вспомнишь все, что до сих пор не мог». Она улыбнулась. – «Я, например, вспомнила первый день в этой комнате.»

Сами не понимая как, они оказались в объятиях друг друга в постели и скоро на них снизошел мир.

Вечером Кельвин пошел прогуляться в поле, а вернувшись к чаю, сказал Грейс: «Мне ненадолго надо уехать. Понимаешь, зачем?»

– Да. Только не очень задерживайся.

Он коснулся ее руки и сказал: «Не задержусь.»

Она решила, что ему надо побыть одному, чтобы понять, не помешает ли его новая жизнь работе, которую он замыслил в Крок Бэй. Она, конечно, и дальше будет писать картины, и времени на детей ей тоже хватит. Кельвин взглянул на часы: «Мне уже пора, а то я опоздаю на поезд. Я вечером уже хочу быть там.»

Вернувшись в пансион, на столе он нашел несколько писем. Первым он вскрыл письмо с французской маркой – оно оказалось от Адриана Мистраля:

Дорогой Кельвин Спринг,

Никогда вам не писал, приехал в Париж и хочу вас поблагодарить.

Мне вам многое нужно сказать. Я упорно учусь, уже дал два концерта, но выступать мне больше не хочется. Мне хочется заняться тем, о чем мы говорили.

Мне кажется, это будет странное произведение, должно быть, в орбите моей или вашей жизни что-то серьезное произошло, если нам пришла в голову одна и та же мысль почти одновременно. В любом случае, мне кажется, что источником моей музыки будете вы, хотя понять, почему, я не могу.

Попробую написать музыку, а там посмотрим.

Я вам еще напишу.

Спасибо вам, огромное спасибо.

Всегда ваш Адриан Мистраль.

Кельвин бросил письмо на стол. У него возникло странное чувство, что все вернулось к самому началу, хотя он понимал, что все еще далеко не закончилось.