"Георгий Осипов. Подстрекатель " - читать интересную книгу автора

начинает понимать какие-то более глубокие чем "Зиг Хайль!" вещи, которые,
крепнет в его голове подозрение, сокрыты от понимания даже таких неглупых
людей, как Нос или Лев Нагорный. Те же рожи! В лысого Форда, сменившего на
президентском посту утконоса Никсона, недавно стреляла Линетт Элис Фромм по
прозвищу "Сквики" - одна из верных Мэнсону девчат. Промахнулась. Подробности
Упырь узнал из "ЛГ", её выписывает Лиана, мама Азизяна. Какое-то время, как
всегда, он испытывал воодушевление, но затем, после того, как увидел
неудачный снимок "Сквики" в "Панораме" - разочаровался. Девица на фото
сильно напоминала культурных провинциальных чувих с претензиями, типа Лили
Гудковой, подруги длинноногой Плант, что училась на музпеде. У Лили -
салатные рейтузы. Упырь открыл это, когда пригласил Нэнси послушать первый в
своей жизни западный диск - "Крик Любви" Джимми Хендрикса. Вместе с Нэнси
приперлась и Лиля. Она много курила "Орбиту" и хвалила "до всерачки" группу
"Чикаго" с её дудками, крякающими как гуси на хасидской ферме. Но этот визит
Нэнси и Лили тема для отдельной новеллы. Джимми Упырю сделал Нойберг. "За
четвертак в рассрочку" - как выражались тогда.
У неё страдальческое остренькое рыльце и салатные зимние трусы, как у
Цветаевой. Цветаеву надо ненавидеть. Любить надо Запад - за порнографию,
глэм-рок и черных сосок в белых афропариках и коротких коттоновых шортах
типа "HotPants", на платформах с буханку нашего дешевого хлеба...
Около десяти вечера Упырь прощается со своими камерадами и направляется
домой мимо стадика "Буревестник", потом мимо тюрьмы, напевая "Midnight
rambler" Роллингов.

Пиу - Виу,
Виу - ту - ду, - со злостью мяучит "боттл-нэк".

Особенно хорошо у него получается подражать голосом губной гармошке. Ну
и мимо пиздохранилища, куда бегают подсекать за бабами Лифарь, Елышевич и
Кулдон, и где под видом дружинника свирепствует Жора-пидорас.
Утром Упырь идет в школу, как будто вчера вечером ничего не было. За
ночь похолодало, и косматый дым из кирпичной трубы, похожей на дымоход
лагерного крематория, стелится плотно и низко.
За знакомым читателю забором стоит Марченко и курит. Вид у него как
следует продрочившейся, но не выспавшейся молодой особы.
"Труба начинает дыметь", - высказывает он свое обычное неглубокое
замечание. Упырь морщится - люди попроще здесь вечно говорят неправильно.
"Дыметь" вместо "дымить", "вопеть" вместо "вопить". Правильная речь Филайн,
её какая-то развратная чопорность делают эту бледную леди стеллажей
мучительно желанной. Поднимаясь по ступенькам и пересекая вестибюль с бюстом
Ленина, Вервольф воображает Филайн без грима, без лака на пальцах рук и ног,
и себя, покрывающего пиявочными поцелуями каждый квадратик её бледного и
кофейного тела. Он чувствует, как "приказание кончить" и оргазм сливаются в
его груди в одно: Филайн повелевает прогнуться и, сладострастно выгнув шею,
испытать оргазм. В этот миг Филайн - это Песиголовец. И юноша исчезает из
тусклой утробы школьного дома. Как и Шарль Бодлер, Упырь находил худобу
более сексуальной, нежели чем пышность форм.
Во время большой перемены их вызывают к "дёрику", вернее Песиголовца и
Марченко, потому что Нагорного вообще покамест в школе что-то не видно.
Ребята догадываются, что причиной этому их злодеяние, но уверены в своей