"Георгий Осипов. Подстрекатель " - читать интересную книгу автора

выносливых малорослых лошадках, пораженное величием гранитного фрица,
который будет стоять здесь, как было задумано, опираясь на меч!
В ансамбле, чье название преследует меня, более всего обращает внимание
своим уродством Мо Такер, плоскогрудая недомерка, понуждаемая
короткотелостью выбивать однообразный рисунок "стояка" (ударение на "а"),
так у нас именуют положение тела в пространстве при поедании пирожков не
сидя. Меланхоличный Лу Рид чеканно выговаривал свои банальнейшие стихи, а не
в меру носатый для сына шахтера Джон Кейл тянул нищего на скрипище. Затем Лу
и Стерлинг принимались смыкать свои гитары, культивируя хаос - и вот такой
самодеятельностью я изволил упиваться, шокируя даже Софью, привычную к
низкопоклонству.
Лу Рид - вот загадка, до чего же похож на актера Шалевича, а Стерлинг
Моррисон (не путайте с кабаном из Дорз) - на Цветаеву, остриженную "под
глэчик" (ударение на "э"). Впрочем, на нее многие похожие, слишком многие!
Такие Зюзюшки, как Морин Такер, имеют обыкновение появляться словно
из-под земли, когда вы стоите за чашкой кофе в смердящей очереди.
Приблизится такая возгря (ударение на "я") и просится вперед "пирожна
(ударение на "о") купить", а вы, не глядя в глаза, где соседствуют тушь и
закись, но цапнув зло ее грязные пальцы в штампованных пластиковых туфлях,
пропускаете гадину.
И только лишь после примечаете, что на протяжении всего эпизода за
вашим малодушием злорадно наблюдал какой-то андрогин, забравшийся на
подоконник и выстукивающий пяткой по фанере рисунок, похожий на барабаны
Вельвет Андеграунд.
Конец первой части

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

"Западный мир в том виде, в каком он существует сегодня, не таит в себе
ни тени соблазна для меня. Он понятен мне и близок только во снах наяву -
это предсказуемая и стерильная область, нечто сродни гофмановским
княжествам, процветающая благодаря самоограничению. Нынешний Запад, в
особенности его американизированные части, мне отвратителен".
Из дневника Ружникова.
Погода стояла пасмурная, прорехи меж темно-синих туч сочились тусклым
светом. Было два часа пополудни. Я вдыхал вместе с воздухом какую-то
весеннюю тревогу, распыленную в его прозрачном для глаз веществе и оттого
бесцветном. Всю ночь дул теплый ветер, он растопил пузырчатую корку на
тротуаре, и вымощенная камнем дорога обнажилась. Камень показался мне
чрезвычайно мелким, как будто я смотрю на мостовую с третьего этажа. С
деревьев покрикивали малочисленные скворцы, прилетевшие расклевывать зиму.
Они сидели на мокрых ветвях, черневших как что-то докучное. Я обратил
внимание на колеблемый ветром чулок, наполненный песком, заброшенный кем-то
на сук.
Поверхность трассы Сухозанет (ударение на "е") - Яшвиль, та, что сию
минуту плывет у меня под ногами, покрыта, в отличие от гостиничного
подъезда, "жидовской смолой", как именовали в прошлом веке асфальт. Далеко
впереди по бугоркам и выбоинам везет автобус товарища Чашникова ("Пинкфлойд
у меня в крови" - слыхали вы что-нибудь похожее, а он мне сам это говорил) и
Баннову Оксану донашивать парчовый бешмень - предмет бабьего баснословия,