"Эмилия Остен. Грешники и святые" - читать интересную книгу автора

беззастенчиво разглядывала его - мне нечего от него таиться. Сукно, сукно,
сукно. Высок, скорее худ, и лицо сухое, как слом ясеня. Брови разной высоты,
щеки впалые, кожа загорелая - сразу видно, приехал из глуши, где приходится
много работать на воздухе. Мачеха так и говорила, что он сельский кюре. Где
она о нем вызнала, вот вопрос.
Волосы у него темные, гладкие, как полированная доска, связанные в
хвост. К поясу прицеплены янтарные четки: золотистый всполох в черной
глубине торфяного озера. Он остановился, глядя на нас, а мы во все глаза
смотрели на него, и первое впечатление текло, обрастая подробностями.
- Да благословит Господь этот дом и людей, живущих в нем.
Я облегченно вздохнула и откинулась на спинку стула: голос у него
оказался неопасный.
Сухой, размеренный и равнодушный, голос слепого приверженца веры,
которому никакого дела нет до людей - он занят собой и Богом. Недрогнувшее
лицо, едва заметно открывающиеся губы, тонкий блеск хороших зубов. Проблем
не будет.
Во всяком случае, у меня с ним.
- Добро пожаловать, святой отец.
Мачеха кивнула. У нее зубы плохие, поэтому говорит она обычно, почти не
размыкая губ, и редко смеется. Еще от мачехи не слишком хорошо пахнет; она
маскирует тяжелый дух стареющего тела лавандовой водой. Иногда она выливает
из флакончика слишком много. Вот как сегодня.
- Да благословит вас Господь, дочь моя.
Я была права: скучен. Всего две фразы, и уже повторяется.
- Позвольте вам представить семью и слуг, - мачеха провела рукой, едва
не задев соусницу. Бдительная Жюльетта, дежурившая у нее за спиной, сделала
резкий жест, однако соусу повезло - он остался, где был. - Это мой старший
сын Мишель.
Тот встрепенулся, услыхав свое имя, и улыбнулся широко - во рту
полупережеванный хлеб.
- Это мой младший сын и наследник рода Фредерик де Солари. - Этот
опустил глаза, опасаясь смотреть на священника. - Моя падчерица,
Мари-Маргарита де Солари.
И взгляд отца де Шато остановился на мне.
Мы посмотрели друг на друга пару мгновений и отвернулись. Ничего
интересного. Ничего опасного. Ничего, что стоило бы принять во внимание.
Мне хочется так думать. Мачеха между тем назвала месье Антуана и
мадемуазель Эжери, и пустое место за столом приняло в себя новичка. Он сел
напротив меня, на уже два месяца пустовавший стул.
- Я рад познакомиться с вами, - проговорил отец де Шато; я же взялась
за ложку и окунула ее в остывшую кашу. - Поблагодарим же Господа за то, что
мы собрались сегодня за этим столом.
И брызнул нам в лица четкой, размеренной латынью:
- Benedic, Domine, nos et haec tua dona quae de tua largitate sumus
sumpturi. Per Christum Dominum nostrum. Amen[2] .
Пришлось оставить ложку, сложить ладонь к ладони и, уставившись в кашу,
повторять за ним, выхватывая из ровного потока отдельные слова: facial nos,
ante cenam, Rex aetemae gloriae. Словно гладкие камни, падающие в ладонь.
Ненавижу латынь.
Выдохнув над кашей и хлебом короткое благочестивое amen, мы снова