"Эмилия Остен. Грешники и святые" - читать интересную книгу автора

наследство от матери, казалось, вот-вот сорвутся и утонут в пшенично-рыжем
потоке. Нора ловко управлялась с ними, перебирая одни пряди, оставляя
напоследок другие.
- Конечно же, пошел в священники, как обычно бывает. Всю жизнь провел в
глуши, где-то в Провансе, обычным кюре. Потом церквушку, где он служил,
епископ передал кому-то другому. Отца Реми он отрекомендовал одной своей
знатной знакомой. Знакомая написала рекомендательное письмо к графине де
Солари...
- Однако образование он имеет, - заметила я.
- Ах, да все дети дворян имеют образование, коли родители могут себе
это позволить. Только состояния святой отец не наследовал и доходов от
аббатства не получает - никак, епископ поскупился. Церковные мыши и те,
видать, богаче святого отца. И как жаль, как жаль, ведь он такой красавчик!
Я даже головой дернула.
- Красавчик? Отец де Шато? Вот уж нет.
- Где ваши глаза, госпожа Мари? - упрекнула меня Нора. Она всю жизнь
провела у меня в услужений, а потому держалась запросто. - Вы на него
взгляните!
- Глядела, и не раз. Ничего особенного.
- Эй! - Нора уперла руки в бока. - А кого ж тогда красивым считать, как
не его?
- Отец Августин был красив. И Жано. И отец красивый.
Нора хмыкнула и покачала головой.
- Все не могу понять, как вы этак глядите. У отца Августина нос был
картошкой и внешность простецкая, что у Кузнецова подмастерья. Про вашего
Жано вообще промолчу - волк волком был! Про господина графа, так и быть,
перечить не стану - кавалер знатный. Но отец де Шато... Ах, ему бы нарядный
костюм и шпагу, тогда б все увидали!
Я пожала плечами. Люди красивы изнутри. Душою. Если у человека душа
мелочная, или пустая, или вовсе нет ее - о какой красоте может идти речь?
Пусть совершенны брови, губы изогнуты луком Амура, волосы роскошно струятся
из-под шляпы - уродство души ничем не скроешь.
Отец Реми показался мне скучным. Что толку смотреть на его правильный
нос, если внутри у этого человека одни молитвы и запах ладана?
И все же после разговора с Норой я стала присматриваться к нему. Он
по-прежнему занимал место напротив меня за столом, и я то и дело скользила
по нему взглядом, пытаясь понять, что в нем нашла прислуга и отчего он вдруг
обрел ее благоволение.
Не спорю, он хорошо двигался, хорошо и гордо держал голову - люди, всю
жизнь проведшие в услужении, это чуют и любят. Все же он оставался
дворянином, хотя по праву рождения мог бы блистать при дворе, если бы к
знатности прибавилось хоть немного денег.
Сколько таких дворян проживало свою жизнь в монастырях, сколько
надевало мушкетерский плащ и погибало на поле боя, сколько сгинуло в глуши и
безвестности! Этот человек носил свою судьбу с равнодушным смирением, и
мачеха почуяла это, почуяла сразу, иначе не предложила б ему научить этому
смирению меня.
В его лице, столь щедро обласканном жарким солнцем, взгляд цеплялся за
все сразу - и ни за что. Добавить в это лицо огня, добавить природной
живости, и как хорошо бы оно смотрелось. Однако никакие страсти не оживляли