"Лев Остерман. Течению наперекор" - читать интересную книгу автора

совершенно глухой женой Любкой. Своих детей у них не было.
Когда няня привозила меня к ним, то, кроме восторгов дядьки по поводу
моих "успехов" и всевозможных вкусностей, припасенных для этого случая
теткой, меня встречала незабываемая до сих пор атмосфера горячей любви, в
которую я погружался с особым наслаждением после холода родительского дома.
При прощании мне лично каждый раз вручался пятачок "на извозчика". Умерли
они оба почти одновременно где-то в конце 20-х годов.
Мой отец Абрам Львович еще до первой мировой войны закончил Харьковский
политехнический институт по специальности "гражданское строительство".
Что-то строил в провинции и в Москве. Последние годы жизни работал в
Московском Совете народного хозяйства (МСНХ) чуть ли не одним из
заместителей председателя. Внешний его облик, насколько я помню,
соответствовал нашим последующим кинообразам "старых специалистов": белая
рубашка со стоячим воротничком, галстук "бабочкой", аккуратно подстриженные
усы, пенсне и форменная фуражка с молоточками, прикрывавшая обширную лысину.
Во время домашнего обеда перед его тарелкой неизменно ставился хрустальный
графинчик с водкой, из коего он наливал себе только одну рюмку - "для
аппетита". Заканчивался обед стаканом чая из кружевного серебряного
подстаканника. В чай отец клал вишневое варенье, а "спитые" вишни
доставались мне. Эта традиция являет, пожалуй, единственное благодарное
воспоминание о моем родителе. Не могу припомнить ни одного разговора с ним,
ни одного подарка. Похоже, что своей семьей отец тяготился. Вечерами он
часто уходил к друзьям играть в преферанс, а летом, неизменно один, ездил
отдыхать на юг, в санаторий. Для меня с братом и мамы снимал дачу в
подмосковной Тайнинке. Помню большую открытую веранду этой дачи, желтую тень
парусины, защищающей ее от солнца, стол, покрытый клеенкой. На нем блюдо с
черешней: это приехал отец. Умер он счастливо, в одно мгновение от "разрыва
сердца" на Курском вокзале при посадке в сочинский поезд.
Теперь я понимаю, что ранняя смерть отца спасла нашу семью от
преследований. Он умер в 31-м году, всего лишь 52-х лет от роду. Мог бы
прожить еще несколько лет, и тогда... У отца было довольно солидное
революционное прошлое. После Октября какое-то время был членом реввоенсовета
города Екатеринослава от еврейской революционной рабочей партии "Бунд". В
годы репрессий он вместе с другими бундовцами был бы, без сомнения,
расстрелян. Когда отец умер, мне еще не исполнилось восьми лет.
Следует сказать хотя бы несколько слов и о младшем брате отца, дяде
Мише. Три брата весьма отличались друг от друга по образованности и
положению в обществе. Дядя Миша был эрудит. Знал несколько иностранных
языков. Его семья: сын Женька, немного старше меня, дочь - еще старше и жена
Фима - занимала четырехкомнатную квартиру с большими полукруглыми окнами на
втором этаже дома, что стоит на углу Воздвиженки и улицы Грановского. В
квартире была собственная ванна (!) и кухня. У Женьки - отдельная комната,
забитая игрушками. В кабинете дяди - огромная библиотека и широченная,
покрытая ковром тахта. Перед тахтой на полу лежала шкура белого медведя. На
ней, по словам дяди, любил валяться его друг - известный физик Петр Капица.
Дядя Миша тоже был революционер, наверное, большевик. Он дружил с
Луначарским, вместе с ним создавал сеть техникумов в России. Когда умер мой
отец, Миша занимал пост заместителя наркома финансов. За ним ежедневно утром
заезжал большой, черный и угловатый "Роллс-Ройс". С кончика его могучего
радиатора летела вперед бронзовая фигурка Меркурия.