"Пол Остер. Храм Луны" - читать интересную книгу автора

начнут напоминать обычную мебель. На один блок из шестнадцати коробок я клал
матрац, другие двенадцать служили мне столом, конструкции из семи коробок
были стульями, из двух коробок получалась тумбочка и так далее. Вообще-то
обстановочка из коричневых блоков выглядела довольно уныло, особенно в
сумерках, но все же я не мог не гордиться своей изобретательностью. Моим
друзьям это казалось несколько странным, но они к тому времени уже привыкли
к моим чудачествам. Только подумайте, говаривал я им, как приятно забираться
в постель, предвкушая, что твои сны будут рождаться на полном собрании
американской литературы XIX века. А представьте, как приятно приниматься за
трапезу, зная, что тарелка стоит на столе из литературных шедевров эпохи
Возрождения. Честно говоря, я понятия не имел, какие книги в каких коробках,
но был классным выдумщиком и мне просто нравилось сочинять всякие истории,
пускай даже небылицы.
Моя импровизированная мебель продержалась в таком виде почти год. А
весной 1967 дядя Вик умер. Его смерть стала для меня страшным ударом,
наверное, самым страшным в жизни. Не только потому, что я любил его больше
всех на свете, но и потому, что он был моим единственным родственником,
единственной ниточкой, связывавшей меня с семьей. Без него я ощутил себя
одиноким, полностью брошенным на произвол судьбы. Если бы хоть как-то суметь
приготовиться к такому удару, возможно, легче было бы с ним примириться. Но
разве можно приготовиться к смерти пятидесятидвухлетнего человека, который
никогда не жаловался на здоровье? В один прекрасный апрельский день дядя
вдруг взял и умер, и с того момента мир бесповоротно изменился, жизнь моя
покатилась под откос и я оказался на пороге того света.
О моей семье мало что можно рассказать. Состав действующих лиц был
невелик, и большинство из них довольно быстро сошли со сцены. До одиннадцати
лет я жил с мамой. Потом она погибла в автокатастрофе: в Бостоне ее сбил
автобус - водитель не справился с управлением во время снегопада. Отец среди
действующих лиц ни разу не появился, мы были всегда вдвоем - мама и я. Она
носила девичью фамилию, и это указывало, что она никогда не была замужем; но
только когда ее не стало, до меня дошло, что я незаконнорожденный. В детстве
мне и в голову не приходило интересоваться этим. Меня звали Марко Фогг, маму
Эмили Фогг, а дядю, жившего в Чикаго, - Виктор Фогг. Все мы были Фогги, и
для меня само собой разумелось, что в одной семье все должны носить одну
фамилию. Уже потом дядя Вик рассказал мне, что на самом деле фамилия их отца
была Фогельман, но какой-то регистратор иммигрантов на Эллис-Айленд небрежно
сократил ее до Фога, с одной буквой "г", и с такой фамилией мы прожили в
Америке до 1907 года, пока при очередной переписи нам не добавили вторую
"г". Дядя объяснил мне, что "фогель" по-немецки "птица", и мне это очень
понравилось. Я воображал, будто кто-то из моих далеких предков действительно
мог летать. Птица, летящая сквозь тучи, огромная птица, перелетающая океан,
стремительно летящая в Америку, - так я себе все это рисовал.
Фотографий мамы у меня нет, и я почти не помню, как она выглядела.
Всякий раз, когда думаю о ней, я представляю себе невысокую темноволосую
женщину. У нее по-детски тонкие кисти рук и хрупкие белые пальцы. И тут же я
вспоминаю, как приятно было чувствовать прикосновение этих пальцев. Я всегда
вижу ее очень молодой и красивой - да и как же может быть иначе, если ей
было всего двадцать девять, когда она погибла.
Мы снимали небольшие квартирки то в Бостоне, то в Кембридже. Мама,
видимо, работала в издательстве, выпускавшем учебники, но тогда я еще был