"Пол Остер. Храм Луны" - читать интересную книгу автора

их, издавая при этом жуткие звуки, подобно неисправному пылесосу. Эти звуки
были такими раздражающими, такими назойливыми, что начали слышаться мне
постоянно, даже когда мы не ели. И даже сейчас, если сосредоточиться как
следует, я смогу перечислить их со всеми тонкостями: чмоканье, когда губы
Эффинга только-только прикасались к ложке; возмущающий тишину быстрый всхлюп
со втягиванием пищи; потом долгий, свистящий шум, жуткое урчание, словно
жидкость во рту превращалась в смесь гравия и битого стекла, текущую в его
горло; глоток, следующая за ним небольшая пауза, звяканье ложки, опущенной в
тарелку, а затем тяжелый и прерывистый выдох. При этом он облизывал губы,
иногда даже с гримасой удовольствия, и весь процесс повторялся заново:
Эффинг зачерпывал суп ложкой, нес ее ко рту дрожащей рукой (всегда вытянув
голову и наклонившись, чтобы сократить расстояние между тарелкой и ртом, но
пока рука наконец доносила суп до рта, часть его все равно попадала обратно
в тарелку), и снова раздавалось чавканье, хрюканье и урчание. Еще хорошо,
что он редко поедал суп до конца. Обычно ему хватало трехчетырех ложек, и он
уже выбивался из сил, после чего отталкивал тарелку в сторону и невозмутимо
спрашивал миссис Юм, какое у нас будет основное блюдо. Не знаю, сколько раз
мне пришлось выслушать эту чавкающую какофонию, но достаточно много, чтобы
понять: она никогда не изгладится из моей памяти, она постоянно будет
звучать у меня в ушах до конца моих дней.
Миссис Юм относилась к этим выходкам с поразительным спокойствием.
Никогда не выказывала ни раздражения, ни отвращения, как будто поведение
Эффинга было в порядке вещей. Как привыкает к шуму человек, живущий рядом с
железной дорогой или аэропортом, она привыкла к оглушительному чмоканью
Эффинга, и когда тот начинал в очередной раз слюняво чавкать, расплескивая
суп, она просто замолкала и ждала, когда хлюпанье прекратится. Словно бы
поезд прогремел сквозь ночь транзитом в Чикаго, сотрясая окна и весь дом до
основания, и так же быстро исчез, как и налетел. Время от времени, когда
Эффинг был особенно несносен, миссис Юм смотрела на меня и подмигивала, как
бы говоря: старайтесь не обращать внимания, старик выжил из ума, и тут уж
ничего не поделаешь. Вспоминая об этом сейчас, я понимаю, что без нее вряд
ли удалось бы поддерживать мир в нашем узком кругу. Более темпераментная
женщина едва бы удержалась от возмущения зловредными выходками Эффинга, а
это только подлило бы масла в огонь; ведь если старику перечили, он выходил
из себя. Флегматичный характер миссис Юм был как нельзя кстати для
предотвращения возможных ссор и неприятных сцен. В ее большом теле жила
большая душа, которая принимала многое совершенно спокойно. Поначалу меня
иногда злило, что она безропотно терпит его пакости, но потом я понял, что
иначе с его чудачествами не совладать. Только улыбаться, не принимать его
выкрутасы близко к сердцу, добродушно шутить с ним. Именно она научила меня,
как вести себя с Эффингом. Без нее и ее примера я вряд ли продержался бы
долго на этой работе.
К столу миссис Юм всегда выходила с чистым полотенцем и нагрудной
салфеткой. Перед едой она обвязывала салфеткой шею Эффинга, а полотенцем
вытирала ему лицо в случае необходимости. По существу это напоминало уход за
ребенком. Миссис Юм исполняла роль заботливой матери очень искусно. Она
как-то сказала мне, что, вырастив собственных детей, теперь уже делает все
автоматически. Но обеспечивание "телесного комфорта" это одно, а ведь ей
надо было еще беседовать с Эффингом так, чтобы ему угодить. В таких случаях
она держалась с ловкостью опытной проститутки, которой достался трудный