"Владислав Отрошенко. Новочеркасские рассказы " - читать интересную книгу автора

выпуская на волю свои косы, чтобы по этим косам, коротким, пружинистым, с
вплетенными в них разноцветными ленточками, я тут же узнал ее, отличил от
сестры... Это была
Майя, та из близняшек - близняшка-блядушка, - которая охотно разрешала
целовать себя в губы, когда проигрывала мне в карты.
Когда же проигрывал я - ей и ее хитрым подругам, Олимпиаде и
Саше, - мне приходилось показывать им латыша: таково было их
требование; такова была моя ставка.
Мы играли в полуразрушенной, обросшей кустами шиповника и вьющимся
хмелем каменной беседке, которую бабушка Анна называла
Платовской ротондой (Троня говорил: " ритонда "); другую ротонду, точно
такую же, но ухоженную, выбеленную, сохранившую при себе только один
сиреневый кустик, торчавший из-под железной купольной крыши, она называла
Максимовской, потому что ее построили при атамане Максимове - прибавили к
Платовской аж через век; обе стояли на середине спуска Разина по разным его
сторонам и были хорошо видны из окон бабушкиного дома, но меня это нисколько
не беспокоило, потому что Платовская ротонда даже днем не просматривалась
насквозь. Мы же играли поздним вечером.
Олимпиада и Саша сидели прямо на круглом мраморном столе, разложив по
нему свои короткие расклешенные юбки и маленькие сумочки. Майя стояла рядом
со мной и наверняка заглядывала ко мне в карты, хотя я и прятал их от
карманного фонарика, которым нам светила ее сестрица, вторая близняшка,
Катя, сама никогда не игравшая и даже гордо удалявшаяся из ротонды, когда я
получал свой выигрыш... Я играл кое-как, потому что голова у меня шла
кругом - от звона цикад, от пения сверчков, от запаха цветущего хмеля, от
протяжных, хрустящих щелчков зажигалки, вслед за которыми бойко разгоралась
мятная сигарета, озарявшая то и дело подкрашенные губы Олимпиады, от ночи,
от звездного неба, струившегося сквозь громадные дыры в крыше, от самого
воздуха в ротонде, расшитого стараниями светлячков фиолетовыми искрящимися
узорами, и от того, что Катя иногда вдруг освещала подвижным лучом фонарика
беспечно расставленные коленки моих противниц, восседавших по-турецки на
столе. Взгляд мой сливался с этим желтым дрожащим лучом, и я уже не мог
обдумать свой ход, думая только о той завораживающей тени в глубине меж
скрещенных ног, которую слабый луч света не успевал разрушить, беспорядочно
прыгая по ногам, - одни были темными, лоснящимися, они принадлежали
Олимпиаде, высокой, смуглой, носившей толстую черную косу до поясницы;
другие были светлыми, светящимися, в свежих мелких царапинах выше коленок...
Мне хотелось выиграть трижды, чтобы поцеловать и Майю, и Сашу, и Олимпиаду -
в ее накрашенные, мутно блестящие губы. Но этого не случалось. Мой выигрыш
всегда был очень скудный - один поцелуй Майи, который она прерывала
небрежным шлепком по моей щеке и возгласом:
"Хватит! Играем дальше... "
Проиграв, я заводил блядушек во двор тайным ходом через узкий, шириной
всего в один шаг проулок, образовавшийся оттого, что соседний дом примыкал
не вплотную глухой стеной к глухой же стене бабушкиного дома. От улицы
проулок был загорожен высокой железной калиткой, закрытой изнутри на засов,
который я заранее, с вечера, отодвигал, предвидя свои неизбежные проигрыши.
Запустив за калитку Майю, Сашу и Олимпиаду, я сначала пробирался один,
стараясь не хрустеть каменной крошкой под ногами, до угла дома, до конца
проулка, туда, где гранитные шатающиеся ступеньки выводили во двор, прямо