"Инара Озерская. Ненастье" - читать интересную книгу автора

черта я ее слышу?! Женщина снова высовывается наружу, поворачивает голову в
мою сторону, но я отчего-то знаю, что меня она разглядеть не может. Стоило
бы махнуть ей рукой, чтоб проверить, но в руках поводок, и я боюсь его
уронить. Разве трудно понять, что я не стану ей махать только потому, что
боюсь уронить поводок?.. Разве трудно... Разве трудно... Замолчать?!
Голос сверху истончился, и слов уже не разобрать. Женщина говорит,
шепчет что-то совсем тихо, голос, как зернистая сырость, прижимается к
перепонкам, и это еще хуже. Ты даже не знаешь, о чем она говорит, зачем
(если в сумасшествии есть это "зачем"), кому говорит... Ты чувствуешь только
склизкую тяжесть тоски. И ты ничего не понимаешь. Или не хочешь понимать.
Но, Господи, я же действительно не разбираюсь в привидениях! Я всего лишь
стою напротив заброшенного дома и не могу уйти. Кот не орет, Дон не
возвращается. А женщина наверху заплакала, закрыла лицо руками и то ли
скулит, то ли рычит. И теперь уже не ошибешься - она не человек, люди так не
плачут. Она привидение, она привиделась, прислышалась, примерещилась,
приморосилась мне поздним дождливым вечером на окраине города. Она
примерещилась мне, как могла бы, наверное, примерещиться любому другому? Или
не любому?.. Но зачем же непременно мне, если я совсем не разбираюсь в
привидениях! Я даже не знаю, вправду ли они плачут, или им это только
кажется, как им кажется и все остальное: что они ходят, говорят, страдают,
пялятся в окно, ждут?.. Кого?
А кого может ждать привидение, как не привидение же? Подобное тянется к
подобному. Приехали... Еще немного, и я начну цитировать Библию, или устав
караульной службы, что тоже, говорят, помогает. Подобное к подобному...
Мыслишка настолько банальная, что в нее можно не верить. Но страх - он
обыкновенно сильнее веры или неверия. Поэтому я начинаю суетливо
оглядываться, буравить, членить взглядом сумерки, высматривая того, кого
зовут из окна. Ничего не вижу. Но я успокаиваюсь, только прижавшись спиной к
древесному стволу. Страх - штука зябкая. Кленовый ствол примок к
позвоночнику. Я смотрю в постные пустые сумерки. Никого.
- Эй, ты там, наверху, здесь и вправду никого нет, кроме меня. Но я -
не в счет!
Собачники уже отгуляли свое и разбрелись. И я бы тоже полчаса уже как
сидела дома, если бы не эта скотина, помечающая свои территории кошачьими
трупами. И сколько ни вглядывайся в темень, никого не различишь. Ни того,
кого ждет она, ни того, кого жду я. Не воображать же мне еще одно
привидение, чтобы она заткнулась наконец? Не сумею, не смогу... Но как же
хочется, чтобы женщина перестала наконец ныть! А она и перестала... ныть.
Она снова заговорила. Вышивает на мокрой холстине дождя паучью строку жути.
- Мне не смешно. Наверное, мне не смешно уже. Все уже и уже дорога,
морщинистые кусты на обочинах, и сердце кровит. Ты знаешь, я опоздаю снова.
А ты закричишь. Отчего-то мы встретились, хотя я забыла и даже не плакала
больше. Город выселили, на окнах распялены простыни. Сегодня я сломаю твою
повозку. А ты промолчишь. Видишь ли, мне хватило: блуждать по задворкам,
заглядывать в рыла и - не находить тебя. Пожалуй, я сама потеряюсь сегодня.
А ты?.. Считай до пяти.
Хочу или не хочу я говорить, но молчать уже не могу. Правда, обращаюсь
я не к женщине в доме напротив. К ней взывать без толку. Я обращаюсь к Тому,
Кого не увидеть.
- Я знаю, что Тебя нет. Тебя нет - такого, который спасает, судит,