"Вячеслав Пьецух. Киллер Миллер (Авт.сб. "Государственное дитя")" - читать интересную книгу автора

изо рта, шевелятся, как живые. Долго ли, коротко ли, а к лету у него на
задах, прямо на сотках, предназначенных под картошку, тяжело лежало на
боку судно гигантских размеров по масштабам Владимирской, глубоко
сухопутной области, где и "казанка" в редкость и считается чуть ли не
кораблем. Отстроился Размеров и стал ждать проливных дождей. Уже и осень
на носу, и кое-где опятами взялся его ковчег, а потопа все нет и нет...
А Витя Шершень, хозяин нескольких продовольственных ларьков, покупал в
Битцевском комплексе новый автомобиль. Происхождения он был самого что ни
на есть демократического, в детском возрасте злобно завидовал владельцам
велосипедов, на первой своей машине, "копейке", ездил под национальным
флагом, и как только у него появилась возможность приобрести настоящий
автомобиль, словно какое затмение с ним случилось на почве экономии и
расчета, словно обуял его пункт несоразмерности качества и цены. Скажем,
присмотрел он в тот день "лендровер" девяносто пятого года выпуска и
крепко призадумался над комментарием продавца: зажигание у автомобиля, по
словам продавца, было электронное, сцепление автомат, бортовой компьютер
контролировал расход топлива, имелась тракторная передача и лебедка с
якорем, миниатюрный телевизор и пуленепробиваемое стекло, - словом, чистая
греза, а не автомобиль, вот только цена кусалась и пункт несоразмерности
вгонял в беспочвенную тоску. Витя Шершень походил вокруг "лендровера",
погладил ладонью передние крылья, заглянул под капот и удостоверился в
наличии основных агрегатов, подергал дверцы, подержался за выхлопную трубу
и молвил:
- Хорошая машина, ничего не скажешь, вот если бы она еще без бензина
ездила, самостоятельно, - тогда да...
Видимо, это в нем говорил застарелый ген мироеда и кулака.
А Николай Иванович Спиридонов, главный инженер московской пуговичной
фабрики имени Бакунина, в тот день что-то почувствовал себя плохо. Ни с
того, ни с сего защекотало в ноздрях, заложило уши, перед глазами поплыли
крошечные червячки, а в животе образовалась странная пустота. Николай
Иванович немедленно прервал совещание по итогам второго квартала, вызвал
автомобиль и уехал к себе домой.
Дома он долго ходил взад-вперед от застекленной двери до письменного
стола, прислушиваясь к биению своего сердца и раздумывая о том, что за
недуг с ним приключился, потом решил поставить себе градусник и прилег.
Когда через десять минут он вытащил градусник из-под мышки, с ним от ужаса
едва не случился обморок: ртуть поднялась до отметки сорок один градус и
две десятых. "Это конец!" - сказал себе внутренним голосом Николай
Иванович и почувствовал, как у него холодеют ноги. Сердце защемила тоска,
на глаза навернулись слезы и так вдруг стало жаль жизни, деревьев за
окном, счастливых воробьев, чирикавших во всю глотку, жены Нины, которая
теперь останется на бобах или, еще того чище, скоропалительно выскочит
замуж за какого-нибудь пошлого молодца, своей пуговичной фабрики имени
Бакунина, что хоть волком вой; и завыл бы Николай Иванович, от всей души
завыл бы, убитый горем, кабы не соседи за стеной, которые чуть что, сразу
вызывали наряд милиции по 02. Завещание, во всяком случае, следовало
написать, и, преодолевая дурноту, то и дело подкатывавшую к горлу, Николай
Иванович поднялся с дивана и сел за стол. Он потянул к себе лист бумаги,
вытащил из нефритового стакана паркеровскую авторучку, нехорошо крякнул и
записал первые, обязательные слова: "Находясь в здравом рассудке и твердой