"Вячеслав Пьецух. Ночные бдения с Иоганном Вольфгангом Гете (Авт.сб. "Государственное дитя")" - читать интересную книгу автора

провалялся в своей постели, мусоля "Мариенбадскую элегию", которую Иоганн
Вольфганг Гете написал, уже будучи стариком, - немудрено, что в среду он
мне явился.
Случилось это так... Было около двенадцати часов ночи, когда что-то
дернуло меня вдруг, точно некто невидимый схватил за рукав халата,
побудило подняться с постели, сунуть ноги в домашние тапочки и подойти к
моему окну, - а обитаю я, давайте заметим, на пятом этаже, с которого
виден шпиль гостиницы "Ленинградская", что на площади Трех вокзалов. Это
замечание насущно по той причине, что, подойдя к моему окну, я увидел за
ним лицо Иоганна Вольфганга Гете; оно было бледно подсвечено как-то снизу,
точно к подбородку поднесли едва теплящуюся свечу, глаза смотрели
внимательно и сурово. Если бы я обитал на первом этаже, то, наверное, не
очень бы удивился (мало ли кто у нас шатается по ночам из любителей
заглядывать в окна, включая людей известных), но мне было решительно
невдомек, каким образом Гете умудрился воспарить до уровня пятого этажа.
Хотя немцы - народ изобретательный и коварный, они категорический
императив выдумали, на них не приходится удивляться, как на промысл высшей
силы.
И в ту среду, и во все последующие разы, когда мне являлся Иоганн
Вольфганг Гете, он был одет в темно-синий фрак с золотыми пуговицами, от
которого здорово припахивало чем-то затхлым: то ли гробом, то ли
нафталином - не разберешь, на ногах у него были короткие панталоны, белые
чулки и дамские лакированные туфли с невероятно большими подагрическими
шишками с внутренней стороны стоп. Лицо у него было необыкновенное:
сливовые глаза источали доброжелательность и тоску, из ушей росли волосы,
а нос был предлинный, примерно в полторы нормальных величины, и оттого
создавалось впечатление, будто он не совсем человек или человек,
принадлежащий к какой-то четвертой расе. Я знал, что мой великий немец лет
на семь старше Моцарта, но выглядел он благообразным, крепким еще
стариком, подтянутым и отлично знающим себе цену.
Беседовали мы с Гете бог весть на каком языке, вроде бы по-русски и
вроде бы по-немецки, но при этом досконально понимали друг друга, не
оставляя места иносказаниям и темнотам. Почему-то мне с первых же слов
стало понятно, что Гете постоянно путешествует во времени и в
пространстве, что он в курсе многих наших событий и обстоятельств, что ему
куда больше нравится посещать прошлое, нежели будущее, считая от даты его
кончины, что он ко всему потерял интерес и томится своей звездой.
Итак, в тот памятный вторник я весь день провалялся в своей постели,
мусоля "Мариенбадскую элегию", которую Иоганн Вольфганг Гете написал уже
будучи стариком, - немудрено, что в среду он мне явился.


Бдение первое

Ну-с, отворил я окно, и Гете, на одно мгновение расщепившись на
квадратики, как на атомы, перешагнул через подоконник, будто через порог.
Первым делом он приятным движением оправил на себе фрак, затем осмотрелся
по сторонам и уселся в мягкое кресло с овальным сальным пятном на спинке.
- Что это вы читаете? - спросил мой великий немец и указал на книгу,
которую я все еще держал в руке, заложив указательным пальцем