"Вячеслав Пьецух. Ночные бдения с Иоганном Вольфгангом Гете (Авт.сб. "Государственное дитя")" - читать интересную книгу автора

незаконченную страницу.
- Да вас, собственно, и читаю, - ответил я. - Если точнее,
"Мариенбадскую элегию", если честно - в двадцатый раз. Вот читаю, читаю и
все никак не могу понять: зачем вы ее, собственно, написали?
- Ответить на этот вопрос несложно. Я сочинил мою "Мариенбадскую
элегию" для того, чтобы возможно полно отобразить чувства зрелого
человека, носителя субстанции любви, который покорен вечной юностью мира.
Вообще же художник работает для того, чтобы передать непосвященным свое
чувство жизни во всех ее проявлениях - от глубоко интимных переживаний до
социально-экономических катастроф. Таким образом, поэта делает живое
ощущение действительности и способность выразить это ощущение.
Следовательно, чем дотошнее и полнее художник изобразит действительность,
тем более он велик.
- Боюсь, что в этом случае, - сказал я, - не было бы существенной
разницы между изящной словесностью и "комнатой смеха", где так любит
дурачиться наше простонародье. То есть, по-вашему, выходит, что литература
работает исходя из принципа зеркального отражения, только немного вкривь и
немного вкось, сообразно степени живости ощущения, но тогда, по мне, грош
цена всемирной литературе, потому что квалифицированному читателю подавай
не внешность вещей, а суть!
- Странный вы человек... - снисходительно сказал Гете. - Да ведь
искусство существует не потому, что оно кому-нибудь нужно, а потому, что
оно существует. Вот возьмите два кофейника: один покрытый копотью, а
другой начищенный заботливыми руками. В закоптелом кофейнике вы не увидите
ничего, кроме вещи, необходимой в хозяйстве, а в начищенном - все, что ни
пожелаете, от собственного носа до небесных светил. Так вот литература
существует по той же причине, по какой существуют начищенные кофейники.
- Полагаю, что если бы литература представляла собой явление, до такой
отвлеченной степени довлеющее себе, то она ни в коем случае не сыграла бы
в истории земной цивилизации столь грандиозной роли. Видимо, в том все и
дело, что изящная словесность испокон веков открывала заинтересованному
человеку перспективы иного - я подчеркиваю это прилагательное, - иного
материального и надматериального бытия, в силу чего и была насущна.
- Вы слишком высокого мнения о человечестве, - весело сказал Гете. -
Тысячелетиями книги пользовались успехом только потому, что нечем было
заполнить унылые вечера. То же самое касается музыки: великому композитору
дано слышать нескончаемую музыку мира и переносить ее на нотную бумагу,
тем самым занимая досуг отборной публики, а бродячий шарманщик знай себе
крутит ручку своего ящика, увеселяя наших немецких дурней, - и в
результате все довольны, но не более того. Впрочем, мне бы очень хотелось
разделить ваш оптимистический взгляд на вещи, и в связи с этим я предлагаю
следующую аллегорию: душа поэта отражает сияние солнца в кромешной тьме,
как луна ночной порой сеет свой серебряный свет на крыши, сады и пашни.
Кстати заметить, теория отражения световых лучей, или учение о цветах, -
это мой конек. Вам, случаем, не попадалось мое "Учение о цвете"?
- Сожалею, - ответил я.
- Думаю, это самое дельное сочинение из тех, что я оставил немцам.
Весьма поучительная книга, особенно если принять во внимание пропасть
несообразностей, которые допустил Исаак Ньютон. Например, мои наблюдения
за изменением цвета снега дают богатую пищу для взыскательного ума. В