"Вячеслав Пьецух. Четвертый Рим (Авт.сб. "Государственное дитя")" - читать интересную книгу автора

и ребята были неприятно поражены.
Тут-то, то есть на выходе из помещения партячейки, Ваню Праздникова и
настиг Павел Сергеевич Свиридонов; он отозвал Ваню в сторону и некоторое
время зло на него смотрел, причем было видно, что в директоре совершается
какая-то тягостная работа.
- "Хвосты" есть? - наконец незаинтересованно спросил он.
- Есть, - прямодушно ответил Ваня.
- Вот и ликвидировали бы лучше свои "хвосты", - вдруг прорвало
Свиридонова, - учились бы лучше, как подобает юному гражданину Страны
Советов, вместо того чтобы выдумывать разную чепуху! А то какие-то им
мерещатся фантастические библиотеки, а по истории партии небось "уд"!
- По истории партии как раз "хор".
- Ну, усилили бы тогда общественную работу, - продолжал Павел Сергеевич
на той же горячей ноте, - например, организовали бы в техникуме
осоавиахимовскую ячейку, а то они заварят кашу, а ты расхлебывай, как
дурак!
И с этими словами Свиридонов схватился за сердце, одновременно
по-детски скривив лицо, словно он что-то непереносимо кислое проглотил.
- Неприятности будут, Праздников, большие неприятности! - в заключение
сказал Свиридонов, превозмогая сердечный спазм.
Ваня недоумевал. Сначала он просто недоумевал, а потом стал проникаться
мало-помалу страхом. Мало-помалу Ваня сообразил, что, видимо, Свиридонов
передал кому-то из руководящих товарищей его пожелание насчет библиотеки в
голове у Владимира Ильича, и эта идея вызвала резко отрицательную реакцию,
и даже, может быть, в ней усмотрели угрозу самому светлому имени, этакое
усмотрели идеологическое покушение на вождя. Если это действительно было
так, то ему и вправду грозили крупные неприятности, уже потому хотя бы,
что второкурсника Петухова недавно исключили из техникума всего-навсего за
чтение декадентской белиберды. И Ваня стал жестоко корить себя за
недальновидность, за политическое легкомыслие, которое в эпоху обострения
классовой борьбы было равнозначно уголовному преступлению. Грядущая кара
уже казалась неотвратимой, но у Вани и в мыслях не было как-нибудь
увильнуть, спрятаться от карающих органов родимого государства, и даже
если бы он был кругом и безусловно виновен перед народом, то отсидеть
положенный срок почел бы священным гражданским долгом.
Домой Ваня Праздников явился вконец расстроенным; он походил немного по
коридору, отравленному запахом стирки и еще, кажется, селедочного рассола,
о чем-то поговорил с женой инженера Скобликова, потом лениво поел у себя в
комнате кислых щей и несколько очнулся только тогда, когда мать вручила
ему бидон, рубль денег и отправила в лавку за керосином.
Пройдя весь чердак и уже спустившись по деревянным мосткам примерно до
половины, Иван вдруг увидел нечто такое, от чего у парня, что называется,
сердце оборвалось: в том месте, где заканчивались мостки, стояла "маруся",
то есть арестантский автомобиль, и прохаживался возле него, судя по всему,
оперативный работник ОГПУ в отлично начищенных хромовых сапогах, в черном
пальто и светлой кепке с большим козырьком, которая была сдвинута на
глаза. Ваня мгновенно понял, что "марусю" прислали по грешную его душу, и
он неожиданно для себя до такой степени напугался, что совершенно потерял
голову и уже не отвечал за свои поступки. Поступки же его были именно
таковы: он поставил бидон на доски, снял с себя пальтецо, которое свернул