"Геннадий Падаманс. Хиросима" - читать интересную книгу автора

прощальные лучи прощупывали комнату, натыкались на трюмо и багровым сгустком
взбегали к небу. К моему локальному небу, лет десять уже небеленому. Внутри
сгустка отчетливо проступали царапинки, из которых запросто складывались
фигуры. Две руны. У меня имелась книга о рунах, до женитьбы я покупал все
модные книги, бегло пролистывал и складировал, - но я знал и без книги, что
руны хорошие. Как же иначе... И я лениво пытался придумать, откуда взялись
царапины на потолке. Тараканы еще там не носились; воробейчики пару раз
залетали, ребята свои, но ведь не карлсоны. Сосед сверху сквозь перекрытие
тоже не мог дотянуться. Жена шваброй могла - но только в принципе. А
конкретно ничего у меня не получалось с разгадкой. Однако я не печалился. И
тут зазвонил телефон, я вскочил, схватил трубку и услышал вопрос: "Это
Солнечный банк?" - "Банк обанкротился, разве не знаете?" - ответил я трубке.
Пусть пьет валидол. А мне вдруг пришло в голову, что руны на потолке и
послание из Швейцарии могут быть связаны. Не есть ли это гарантии,
подтверждение? Я рассмеялся.
"Бог ли, дьявол ли - кто-то упорно меня домогается по всем фронтам, -
думал я, засыпая. - Лучше бы меня домогалась жена".
В четверг выудил из почтового ящика весточку от жены. Не на тот свет, а
по прежнему адресу. Может быть, она полагала, что я воскрес? Конверт
пролежал нераспечатанным на столе до позднего вечера, дозревая, или это я
дозревал; как бы там ни было, перед сном я конверт вскрыл.
Решительно, обычные письма ко мне не приходили!
Жена именовала меня "дорогим", но, конечно, в кавычках. Ей было жаль,
что в тридцать три года я "существовал не своим умом" (но и не тещиным
тоже). Она решила не мешать мне жить и писать свои романы, а потом вдруг
иронично благодарила за подарок ко дню рождения (Какой такой подарок, когда
я уже умер?) и внезапно соглашалась, что тряпок у нее действительно очень
много(?). Затем упоминалась пишущая машинка. Оказывается, моя дражайшая
супруга ее забрала - в интересах своей курсовой работы и приносила за это
извинения. (А я про машинку даже и не заметил, стояла всегда на столе;
наверное, я полагал, что и до сих пор стоит, столько раз уже сидел за столом
и не заметил. Чудеса!) "Можешь искать ошибки этого письма, мне все равно", -
предлагала жена, а я с горечью думал, что вся наша жизнь, возможно, ошибка.
Я целый роман написал, чтоб это выяснить. Пока выяснял - жена на тот свет
прописала.
Заканчивалось письмо совсем невразумительно. Она обвиняла меня в
какой-то "двойной игре" и сбивчиво упрекала, что я пытался ее
перевоспитывать "очень суровым методом", а главного так и не понял.
Странное было письмо (который раз уже это слово "странное"?
Странно...). Час от часу не легче. Ничего я не мог сообразить, концы с
концами не сводились. И концы с началами не сводились. И начала с началами
тоже. В пятницу меня вызвали на работу. И я разбил два стекла. Самых
дорогих. Разве могло быть иначе? Конечно, я переживал еще и по этому поводу;
я даже, похоже, был рад переживать теперь по этому новому поводу, чтобы все
остальное стекло, как с гуся вода, но оно не стекало. Ничего не стекало, а
только скапливалось мутной лужей в разнесчастной моей голове.
Я вспоминал, как мы встретились, и в моей руке лопнул стакан,
интересный такой стакан, своеобразный, аккуратно лопнул от сока, сверху
ободок шириной с палец отвалился. А когда она впервые приехала ко мне домой,
я стал открывать бутылку шампанского, пробка выстрелила, попала в фужер и