"Геннадий Падаманс. Легенда о несчастном инквизиторе" - читать интересную книгу автора

поступила, ему, может быть, жаль было бы больше. Наверное, больше.
Они вместе обедали. Он приказал подать самые лучшие блюда из того, что
осталось в их голодной стране - ей очень нравилось, она постоянно
расспрашивала: что и как называется, что с чем едят, - он объяснял, все
объяснял, ему было не лень и не скучно.
А вечером, уже после ужина, когда они обнявшись сидели на его широкой
постели, он не стал больше требовать, не попытался - но теперь он задал ей
вопрос:
"Почему ты выдала свою мать?"
Она не ответила. Она отвернулась, и он почувствовал, что глаза ее
увлажнились, он умел еще чувствовать - даже больше, чем следовало бы. Нет,
она не ответила. Отказалась и не ответила. И он ничего не мог сделать. Но
наутро он твердо сказал: "Уходи!"

Господь внимал его молитвам - конец неотвратимо приближался. Враги
сжимали кольцо с востока и с запада - его отважные воины бежали в безлюдные
горы на юге, чтоб затеряться на козьих тропах, иные бросались в холодное
море на севере, пытались уплыть на утлых рыбацких суденышках и становились
кормом для рыб. Гиммель лихорадочно жег напоследок, давил, четвертовал - и
готовился испить цикуты, будто Сократ. Конец приближался.
Он один был спокоен в этом кавардаке, невозмутим. Он знал свою участь,
свой крест. Враги скоро схватят его, посадят в железную клетку с двойными
решетками, словно бешеного зверя, и станут возить по городам и весям
разоренных, сожженных, обезлюдевших стран. Старики и старухи, увечные и
беззубые - все, кто чудом смог уцелеть, будут плевать, швырять камни, но
двойные решетки - надежная вещь. Камни отскочат обратно, плевки примет
железо, и ведра помоев тоже. Ну а если что капнет - ему ли бояться? Все
дерьмо мира он соберет на себя, он и его клетка - все, что еще не собрал,
что осталось. Таков его крест, он это знает, он знал, до сих пор это знал.
До сих пор.
Но вот уже пятую ночь он думал о Еве. Еве Бурой. Тринадцатой. Почему
она выдала свою мать? Почему отказалась?..
На шестую ночь он вызвал секретаря и повелел немедленно ее разыскать.

Ее нашли быстро. Она не скрывалась. Как будто ждала. Но чего она могла
ждать? И зачем?
Весь день они были вдвоем. Обедали. Ужинали. Им играли на лютне и на
клавесине. Он показывал ей свою комнату и картины. Картины художников, над
которыми потешались вчера, и память которых будут осыпать золотом завтра.
Когда все закончится.
"Я хочу попросить, - сказал он. - Скоро все кончится. Этот кошмар скоро
закончится. Меня посадят в железную клетку и будут возить. Я хочу попросить:
ты иногда приходи к моей клетке и смотри на меня. Просто смотри".

Конец приближался, но он больше не брал это в голову. Он лишь
подписывал по утрам Гиммелевы писульки, подмахивал не глядя и поскорее
отсылал секретаря. Чтобы остаться со своей Евой. Евой Бурой, тринадцатой и
единственной.
Она была совсем девочкой. Маленькой девочкой. Ее все интересовало. Все,
кроме тех бумаг, которые он подписывал. Вся его жизнь. И он повествовал: