"Роберто Хорхе Пайро. Веселые похождения внука Хуана Морейры " - читать интересную книгу автора

полагается добрым крестьянам, детям крестьян, видели во мне необыкновенное,
почти сверхъестественное существо, чувствуя, что на такую дерзость способен
лишь человек, с самого рождения наделенный исключительным характером и
выдающимся положением.
Дон Лукас имел обыкновение водить руками по пюпитру - "кафедре",
говорил он, - в то время как объяснял или спрашивал уроки; затем, пока шли
занятия по чистописанию или диктант, он ставил локти на стол и подпирал щеки
ладонями, словно поддерживая отягощенную педагогической мыслью голову.
Подметить эту привычку, раздобыть пикапику[2] и обсыпать ею кафедру было для
меня столь же естественно, сколь приятно. Я повторял эту изобретательную
шутку неоднократно, и, заверяю вас, не было зрелища более смешного, чем дон
Лукас, почесывавшийся сначала легонько, потом все сильнее, потом совершенно
яростно и, наконец, орущий в полном исступлении:
- Все остаются на два часа!
Он уходил мыться, прикладывать примочки, сало, масло, все, что только
мог, а покинутый класс превращался в сумасшедший дом, с восторгом
подчинявшийся моим боевым сигналам; летели тетради, книги, чернильницы, -
вялой робости моих товарищей как не бывало, - а самые неожиданные
музыкальные инструменты исполняли тем временем подлинно адскую симфонию. Не
раз я думал, вспоминая эти картины, что на самом деле по темпераменту я был
революционером и только сила воли помогла мне всю жизнь оставаться
ревнителем порядка и сторонником правительства... Наконец возвращался дон
Лукас, с красным, лоснящимся от притираний лицом, с выпученными глазами -
зрелище препотешное, - и, разъяренных! невыносимым жжением, принимался
раздавать направо и налево дополнительные наказания, карая без разбора
правых и виноватых, примерных и озорных, в общем, всех... Всех, кроме меня.
Разве не был я сыном дона Фернандо Гомеса Эрреры? Разве не родился "с
короной на голове", как говорили мои товарищи?
Что ж, дон Лукас! Немало я посмеялся над тобой в те времена, но и
теперь не испытываю угрызений совести и вспоминаю о тебе с улыбкой. Я высоко
ценю всех, кто, подобно тебе, почитает политическую власть во всех ее формах
и даже бледных отражениях. Но если это почтение и является единственной
основой счастья граждан, то надо все же сказать, ты слишком преувеличивал
его, забывая, что и сам был "властью", хотя и низшего порядка. А подобная
слабость недопустима и непростительна, особенно когда доходит до крайностей.
Однажды в час выхода из школы, когда только и начинался самый неистовый
беспорядок, дон Лукас подозвал меня и очень важно объявил, что ему надо со
мной поговорить. Подозревая, что сейчас на меня обрушатся громы небесные, я
приготовился отразить нападение "магистра" как мужчина, а если понадобится,
то и силой, после чего, разумеется, ни я не останусь под его ферулой, ни он
не удержится в школе, которая была для него единственным источником
существования. Царапина или кровоподтек для меня ничего не значили - я
всегда был храбрецом, - а любая отметина, прямо или не прямо полученная
отдана Лукаса, немедленно обеспечит ему изгнание из Лос-Сунчоса, да еще
доставит немало других неприятностей. Вообразите же мое изумление, когда,
оставшись со мной наедине, он произнес на своем вымученном академическом
языке следующую речь:
- После серьезнейших размышлений я пришел к следующему выводу, дорогой
Маурисио... Вы (он обращался ко мне на "вы", хотя всем остальным говорил
"ты"), вы самый умный мой ученик и самый прилежный... Нет, нет, не