"Леонид Панасенко. Мастерская для Сикейроса (рассказ)" - читать интересную книгу автора

носятся со своими теориями, часто до одури спорят. Кстати, прозвища,
которые выдумала Рая, говорят о них больше, чем нейтральные имена. Им
даже самим они нравятся.
Более или менее самостоятельной мне кажется теория, самого тихого
из нас - Аналитика. Он предложил модель трех миров - без органической
жизни, с жизнью, но без разума, и разумный мир (по его мнению,
мыслящие существа, хотят они этого или нет, обязательно вносят в
природу пусть малозаметные, но глобальные изменения) - и пытался
установить корреляционные связи своих моделей с реальными мирами.
Трогай-Трогай, этот строгий эмпирик, верил не в теории, а в старую,
обнадеживающую поговорку: "Кто ищет, тот всегда найдет". Правда, он
еще добавляет: "нечто вещественное". Символист, естественно, выявлял
во всем малейшие следы рациональности и целесообразности. Его
блестящий ум систематика и математика-аксиоматиста обладал редкой
интуицией. "Язык математики универсален, - любил он повторять. -
Символы могут быть разные, а смысл один. Ищите смысл". Как я уже
говорил, ребята часто спорили. И все они пытались обратить меня,
зеленого практиканта, в свою веру. Но в каждой из них меня что-нибудь
не устраивало - неопределенность модели трех миров Аналитика, фатализм
Трогай-Трогай и бездуховность теории Символиста.
Да, я забыл представиться. Зовут меня Сергей Трошин, прозвище -
Нигилист. Окрестили меня ребята так, наверное, в отместку за критику
их доктрин.


- Пойдем, - говорит Рая. - Я устала от разговоров.
Мы поднимаемся на смотровую палубу, и я в который раз пытаюсь
уловить "чудное мгновение". Меняю фломастеры и карандаши, хватаюсь за
пастели. И рву, рву наброски. Рая никудышный натурщик. Ее летучее
родниковое лицо очень изменчиво. Отблески чувств и перемены настроения
вспыхивают и гаснут на нем неожиданно и празднично, словно фейерверки.
- Ты никудышный художник, - заявляет через полчаса Рая. - Расскажи
лучше о Сикейросе. Ведь стереокопии в твоей каюте - это его росписи?
- Его. - Я помолчал, представив могучий и властный полет красок
Сикейроса.
- Я мало о нем знаю, - настаивала Рая. - Один из первых мастеров
монументального искусства. Кажется, итальянец. Двадцатый век. Да?
- Мексиканец. Он был внуком солдата и поэта. Вся судьба его - это
движение и рост. Давид Альфаро стал солдатом революционной армии.
Потом капитаном. А в Испании он уже полковник, командир интербригады.
- Это биография военного, а не художника, - задумчиво заметила
Рая.
- У него было словно несколько жизней. Его сердце рвалось к
свободе, но в тридцать с лишним лет он был брошен в тюрьму как
коммунист. Потом ссылка в Таско. Там, бродя среди скал, на их отрогах
Давид впервые увидел и запомнил на всю жизнь алые цветы с чудным
названием "сангре ди торос" - "кровь быка". В этих горах за год он
написал более сотни полотен. Когда он снова оказался в темнице, уже
стариком, тысячи квадратных метров его росписей и панно оставались на
свободе. Нет, недаром он всегда особенно любил два цвета - насыщенный