"Леонид Панасенко. Место для журавля (Авт.сб. "Мастерская для Сикейроса")" - читать интересную книгу автора

никогда не разобраться в хаосе, где практически нет однозначности. Ведь
раньше муж говорил о Меликове совершенно противоположное. И с нею, своим
звездным даром, был постоянно невнимателен и неласков. Что же изменилось?
И как надолго? Есть ли что-нибудь вообще стабильное в этом изменяющемся,
плывущем под взглядом и рукой мире?
- Ну разве ты не понимаешь, - пробормотал муж, наклоняясь и горячо дыша
ей в лицо. - Дарьюшка! Сегодня счастливый день, и я люблю весь мир, а в
нем больше всех - тебя. Это так логично. Мои студенты говорят: "Это и ежу
понятно"...
- Ты как-то очень прозорливо написал о несоответствии уровней развития
разных цивилизаций, - осторожно заметила Дар.
Алешин стал целовать ее щеки, шею, ложбинку, которая уходила к холмикам
груди.
- Это не страшно, мой найденыш, - прошептал он. По его лицу бродила
улыбка, которую Дар не поняла бы, проживи она на Земле еще тысячу лет. То
ли униженная, то ли глумливая, то ли и вовсе сатанинская. - Несовпадения
преодолеваются. Да, да, все несоответствия и несовпадения
преодолеваются... терпением и жертвенностью.
Алешин засмеялся, с хитрецой захмелевшего человека погрозил Дар
пальцем.
- На то вы и старшие... А мы что? Мы - дети. Вот и нянчитесь с нами.
Нас такой расклад вполне устраивает.
Он будил Дар поцелуями, шептал ей бессвязные и в общем-то глупые слова,
в которые вдруг, как и тогда, осенью, вплелись просящие интонации: "ты
только будь со мной", "только не исчезай, фея моя", будто Алешин в глубине
души всегда верил в звездное происхождение жены, но притворялся, а сегодня
его ужаснула мысль о случайности и непрочности его счастья, заставила
бормотать повинные слова и неистово искать близости, будто в ней, и только
в ней - в кратком слиянии, восторге тел - была гарантия их отношений,
обещание, что все останется, как и прежде.
Успокоенный, почти засыпающий Алешин, после полуночи уткнулся головой
под мышку Дар, попросил:
- Расскажи, как там, на звездах.
И вновь на его губах сложилась во тьме непонятная улыбка.
Монография разрасталась.
Алешин днями не выходил из дому, заполняя страницы стремительным четким
почерком. Раз зашел Овчаренко: без традиционного подарка, зато с полным
дипломатом литературы и каких-то расчетов, которые затребовал шеф.
- Вот эту главку я прочту им в Болгарии, - многозначительно сказал
Геннадий Матвеевич аспиранту и, повертев перед его носом бумажной трубкой,
с хитрой улыбкой спрятал ее за спину. Слово "им" в устах профессора
прозвучало даже грозно, словно речь шла не о выступлении на международном
симпозиуме, а о решающей битве умов, в которой он непременно хотел
победить.
В эти дни Алешин как бы забыл о существовании Дар. Механически съедал
обеды, как должное воспринял умение жены печатать на машинке и тут же
засадил ее за работу.
- Я ради тебя научилась, - похвасталась Дар, когда принесла мужу первую
кипу перепечатанных страниц. - Всего за полдня научилась.
Алешин рассеянно улыбнулся.