"Леонид Панасенко. Место для журавля (Авт.сб. "Мастерская для Сикейроса")" - читать интересную книгу автора

- Раз ты фея, то должна и все уметь, - сказал он, целуя Дар в шею. -
Скажи спасибо, что я даю расчеты знакомому программисту и не использую
тебя вместо компьютера. Ведь ты смогла бы?
- Конечно, - радостно ответила Дар. - И гораздо быстрее ваших ЭВМ.
Алешин изменился в лице.
- Не надо, - попросил он. - Пусть сказки остаются для спальни,
Дарьюшка. Жизнь и твои фантазии несовместимы. Ты чересчур хорошая хозяйка
для феи.
Дар пожала плечами, отстранилась.
- Это так просто, - печально промолвила она. - Другое сложно. Мне
кажется, ты не понимаешь меня. Не веришь мне.
- Ну что ты, - Алешин направился к своему кабинету. - Я понимаю твою
любовь. Я без тебя жить не могу. Разве этого мало?
- Разве этого мало? - будто эхо повторила Дар.
"Если бы я знала, - подумала она с непонятной тоской. - Я искала любовь
и нашла ее. Странную, непохожую на рассудочно-возвышенное объединение
духовных субстанций у нас. Я вернулась в непрочный мир, в котором мало
гармонии и много страстей. Мне он нравится. Может, потому, что в родном
мире у меня не было прочных привязанностей. Но и здесь все так зыбко. И
тоже непрочно. Геннадий, конечно, любит меня, но больше тело, чем душу. У
нас одна крайность, у них - другая. А где же золотая середина? И есть ли
она вообще под звездами?"
Дар тихо заплакала (ей понравилась эта особенность человеческого
организма - слезы как будто смывали горестные мысли) и пошла в гостиную
допечатывать главу.
"Непостижимо! - мучилось ее сердце. - И Посланец, и теперь вот Геннадий
говорили о жертвенности. Почему у них, на Земле, любить - значит
жертвовать? Должно все быть наоборот. Я всегда полагала, что это чувство
сродни вдохновению: обогащает светом и радостью. Но даже если и так...
Почему Геннадия бесит, когда я обнаруживаю, что живу для него. Он же хочет
этого и в то же время хмурится, когда я говорю: "если ты хочешь", "если
так нужно". Что это? Проявление совести или обычное лицемерие?"
Это было во вторник.
А в пятницу, когда Алешин уехал в институт, в дверь робко позвонили.
Дар, не заглядывая в глазок, открыла. На площадке стояла незнакомая
женщина в черной косынке.
- Извините, - сказала она, - я со второго подъезда. Вы знаете, вчера
Паша умер, дворник наш. Павел Потапович, - поправилась она.
Дар не знала дворника, но на всякий случай кивнула.
- Я соседка их, - объяснила женщина. - Решили собрать, кто что может.
На похороны. Паша выпивал, а теперь вот трое сирот оставил. Старшая только
в седьмой класс пошла.
- Нужны деньги? - спросила Дар, с трудом вникая в логическую связь,
которая соединяла смерть выпивохи-дворника, эту женщину с энергичным лицом
и ее, жену профессора Алешина.
- Кто сколько может, - подтвердила гостья.
- Обождите минутку.
Дар зашла в кабинет, открыла шкатулку, в которой хранились деньги.
"Сколько же дать? - подумала растерянно она. Вспомнила о детях. - Трое -
это много..."