"Григорий Панченко. Налево от солнца, направо от луны" - читать интересную книгу автора

являщейся признанием того,что в своем деле жрец-лекарь и впрямь стоит на
самом верху, над ним же - только боги...
Здесь и сейчас надо позволить такую обмолвку. Вообще же во всех делах
Верховным должен быть называем лишь один. Тот, чей титул со Старой Речи
так и переводится - "Правящий Сверху", а на Новой Речи ныне звучит без
перевода - "тлатоани". Жрецу, конечно, ведома Старая Речь.
...И была в этой фразе еще явлена осведомленность, тревожаще огромная,
которая должна послужить предостережением - просто так, на всякий случай.
"Остроглазые и умелорукие" - не просто сравнение, а прямая цитата,
озвученная строка одного из жреческих Кодексов. Как раз того кодекса,
который не полагалось знать посторонним... даже если этот посторонний -
глава клана чиновников, второй человек после самого "Правящего Сверху"...
Особенно - если это он!
Много что было вложено в немногие слова. И, видно, излишне крутым оказался
замес.
- Благодарю тебя за доверие, повелитель.- сказал лекарь-жрец безо всякого
выражения.
Это тоже был замес почтительности и не выходящей за дозволенные рамки
насмешки, почти оскорбления. Есть много способов произнесения слова
"повелитель", не существует тут единообразия. Жрец выбрал форму -
"тлатлокаталлек", что буквально означало - "старший слуга тлатоани". Тоже
повелитель, конечно - но лишь потому, что Правящий Сверху задержал на нем
свой благосклонный взгляд. И лишь до тех пор, пока он этот взгляд
удерживает...
Так что глава чиновников вполне понял: постольку, поскольку его слова были
извинением - они не приняты. А поскольку они являлись приказом (да еще -
подтвержденным властью Правящего) - они, конечно, будут выполнены.
Не удалось ему высказать знак дружелюбия... Ну, обойдется и без этого.
И не о чем больше говорить.
Он сбросил драгоценный плащ из зеленых перьев и, шагнув вперед, улегся
спиной на каменную лежанку, неприятно напоминавшую жертвенные плиты
алтаря. На те тоже лицом вверх надлежало ложиться...
- Не забудь, куда надо поместить то, что вынешь...
- Не забуду.
Лежащий на плите сомкнул веки, готовясь принять жгучее прикосновение
обсидиана и не видел, как при этих словах слегка дрогнули губы жреца, топя
усмешку в сети морщин.
Он нанес удар. Всего один - мастер был. Сунул пальцы в покорно
развалившуюся плоть, нащупал, ухватил и, без удара приложив лезвие,
потянул к себе пилящим движением, раз и еще раз.
...Легкая, как дыхание ветра, белая, словно лед на вершине Попокапетля
ткань впитала в себя кровяные пятна и ничего не осталось ни на теле, ни на
плите. Одного за другим жрец подносил к сведенным краям раны громадных
злых муравьев - и, давая вцепиться, тут же срывал суставочное тельце.
Оставшиеся головы, цепенея в предсмертной ярости, жестко смыкали рану
двойным швом.
За все это время под сводами храма не раздалось ни звука, только дважды
страшно всхрустнул обсидиан, полосуя кость.
"А ты неплохо держишься, "старший слуга"... Да и мышцы у тебя не
чиновничьи... Кто же ты, откуда у тебя столь странные желания, какова твоя