"Федор Панферов. Бруски (Книга 3) " - читать интересную книгу автора

глазом рассматривая рысака. - Кирьки Ждаркина рысак? А?
"Экий пес - все знает!" - в тревоге подумал Никитз и закричал:
- Был его, да быльем поросло. Он и без рысака хорошо скачет. Третью
жену менять надумал.
- Та-ак? Стало быть, Плакущеву рысак перешел? Зачем продаете? Видно,
болезнь у него какая есть? Сап?
- Ты мне удочки не забрасывай, - разозлился Никита. - Сапов там не
наворачивай. Не на того напал. Конь, как яблочко.
- И яблочко внутре бывает с червячком. - Петька Кульков подошел к
рысаку и, врезаясь пальцами в мякоть, что есть силы провел ими вдоль хребта.
Рысак не шелохнулся. Только легкая дрожь прошла по всему телу да
напряженней навострились уши - серые, с черными каемками.
- Хребтюк крепкий, - сказал Петька Кульков и начал осматривать рысака,
как врач рекрута. Он посмотрел копыта, грудь, измерил расстояние между
передними ногами, определяя бег рысака, затем отвернул гриву, пересчитал там
иверни и не стерпел: - Да-а. Рысак на белом пироге рос. Сколько?
"Укупит еще, пес кривой", - перепугался Никита и крикнул:
- Тебе не продам. Пускай в хрестьянские руки идет. Была бы жена
молодая, ее бы за него не пожалел. Вот что.
- Чай, женись на молодой. Нонче раз-раз - и квас.
- Дуровину плетешь, дуровину, - оттолкнул его Никита и, расчесывая
хвост рысаку, опешил: толпа около рысака растет, торг на новом базаре
приостановился.
- Что же, - сказал, немного подумав, Петька Кульков и закричал: - Ежели
Плакущев продает своего коня, распродается, так сказать... то, стало быть...
делать нечего: каюк пришел!
И молва о том, что Плакущев - из Широкого Буерака - распродается,
поползла по базару, по конным, коровьим рядам, спугнула тех, кто еще
сомневался, кто находился на распутье. И вот хлестнула торг, и цены, как
лавина с гор, скатились вниз, за бесценок - пятнадцать - двадцать рублей
голова - шерамыжники рванули лошадей, уводя их на постоялые дворы, чтобы
убивать их там и засаливать в больших деревянных пузатых чанах.
В этой горячке не устоял и Никита Гурьянов. Он за шестнадцать рублей
купил двух подростков-жеребят, годных для бороньбы. Рысак же стоял у телеги,
грыз металлическую цепь. А на углу у нардома в радиотрубу голос кричал о
социализме, о сплошной коллективизации, о тракторных колоннах, о
выкорчевывании корней капитализма. Никита, прислушиваясь к этому голосу,
торопко привязывал жеребят к наклеске, возбужденный и потный.
- Сколько ты за него?... Сколько за рысака-то? - приставал к нему мужик
в чапане и в лаптях.
- Ты еще тут? - с досадой спросил Никита. - Из мордвов будешь? Сто
целковых, русским языком тебе сказали. Золотом, - добавил он чуть спустя.
- Эх, где это нонче взять золото?
- Возьми где хошь. У вас, у мордвишек, золота много, - оборвал Никита и
повел рысака на постоялый двор, держа в поводу двух молодых, игривых
жеребят, любуясь их аккуратными, как стаканчики, копытами, еще не зная, что
сказать Плакущеву о рысаке. "А, набрешу", - решил он, входя в избу.
В избе в пару и копоти трудно было разобрать, кто сидел за столом, и,
только вглядевшись, Никита заметил, что около самовара сидит и сам Евстигней
Силантьев. То, что Евстигней был когда-то толстый, можно было определить по