"Алексей (Леонид) Пантелеев. Маринка (про войну)" - читать интересную книгу автора

хватило силенок.
- Дядя .. - сказала она.
Я сел у ее изголовья. Говорить я не мог. Я смотрел на ее смертельно
бледное личико, на тоненькие, как ветки, ручки, лежавшие поверх одеяла, на
заострившийся носик, на огромные ввалившиеся глаза и не мог поверить, что
это все, что осталось от Маринки, от девочки, про которую говорили "кровь
с молоком", от этой жизнерадостной, пышущей здоровьем резвушки.
Казалось, ничего детского не осталось в чертах ее лица.
Угрюмо смотрела она куда-то и сторону, туда, где на закоптелых, некогда
голубых обоях колыхалась беспокойная тень от дымящей коптилки.
Я принес ей подарок - жалкий и убогий гостинец: кусок конопляной
дуранды, завернутый, красоты ради, в тонкую папиросную бумагу. Больно было
смотреть, как просияла она, с каким жадным хрустом впились ее мышиные
зубки в каменную твердь этого лошадиного лакомства.
Воспитанная по всем правилам девочка, она даже забыла сказать мне
"спасибо", только расправившись наполовину с дурандой, она вспомнила о
бабушке, предложила и ей кусочек. А подобрав последние крошки и облизав
бумагу, она вспомнила и обо мне - молча посмотрела на меня и холодной
ручкой дотронулась до моей руки.
- Бабушка, - сказала она. Голос у нее был хриплый, простуженный. -
Бабушка, правда, как жалко, что, когда мы немножко больше кушали, я не
сплясала дяде?
Бабушка опустилась на стул, заплакала.
- Боже мой, - сказала она. - Когда это все кончится только?..
Тут произошло нечто неожиданное. Маринка резко повернулась, подняла
голову над подушкой и со слезами в голосе закричала:
- Ах, бабушка, замолчи... Когда это кончится?.. Вот всех немцев
перебьют, тогда и кончится...
Силенки изменили ей. Она снова упала на подушку.
Бабушка продолжала плакать. Я помолчал и спросил:
- А ты немцев все еще боишься, Маринка?
- Нет, не боюсь, - сказала она.
Пытаясь возобновить наш старый шуточный разговор, я сказал ей:
- А что ты станешь делать, если, скажем, немец вдруг войдет в твою
комнату?
Она задумалась. Глубокие, недетские морщинки сбежались к ее переносице.
Казалось, она трезво расчитывает свои силы: стула ей теперь не поднять, до
лампы не дотянуться, полена во всем доме днем с огнем не найдешь.
Наконец она ответила мне. Я не расслышал. Я только видел, как блеснули
при этом ее маленькие крепкие зубки.
- Что? - переспросил я.
- Я его укушу, - сказала Маринка. И зубы ее еще раз блеснули, и сказано
это было так, что, честное слово, я не позавидовал бы немцу, который
отважился бы войти в эту холодную и закоптевшую, как вигвам, комнату.
Я погладил Маринкину руку и сказал:
- Он не придет, Маринка...
Много могил мы вырубили за эту зиму в промерзшей ленинградской земле.
Многих и многих недосчитались мы по весне.
А Маринка выжила.
Я видел ее весной 1942 года. Во дворе на солнышке играла она с