"Алексей Иванович Пантелеев. Сто почтовых марок " - читать интересную книгу автора

И вот я застрял в дверях кухни. А на другом ее конце, у входных дверей,
у черного хода, стоит мальчик гораздо старше меня, лет десяти-одиннадцати.
Мальчик этот - китаец. Он в синей помятой кофте, в синих штанах.
Но что он делает? Он подкидывает и ловит ножи. Большие кухонные ножи,
какими обычно режут лук или разделывают мясо. Сколько их, этих ножей? Может
быть, три, а может быть, и четыре. Сразу не сосчитаешь - так быстро мелькают
они в воздухе и в руках китайчонка. Он устремил свои раскосые глаза в
потолок и кидает, и ловит, и опять кидает, и снова ловит, ловит, ловит -
острые, синевато сверкающие ножи.
Вместе с мамой я подхожу ближе. Какой он худой, желтовато-серый, этот
мальчик! Какой грязный, рваный. Жонглируя своими четырьмя ножами, он все
время косит свои и без того раскосые глаза в сторону подоконника. Что он там
увидел, на подоконнике? А там на фаянсовом блюде или на большой тарелке
лежат холодные вчерашние котлеты.
Продолжая жонглировать, китайчонок делает шаг вперед, полшага в
сторону, потом, быстро поймав один за другим все свои ножи, засовывает их за
пояс, протягивает к окну свою грязную-прегрязную руку, хватает чумазыми,
почти черными пальцами противную на вид серую котлету и всю целиком
запихивает ее себе в рот.
- Ты что? - кидается к нему Даша. - Пакостник ты! Фулиган! Ходя!
Он вытаращил глаза, съежился, даже присел немножко, с трудом проглотил
котлету и сказал так жалобно и таким тоненьким голосом, что у меня сердце
защемило:
- Кусяти хосете осеня.
- Кусяти, кусяти, - передразнила его кухарка.
- Не надо, не сердитесь на него, Даша, - мягко сказала мама.
Она велела кухарке завернуть в пергаментную бумагу оставшиеся котлеты,
положить туда побольше хлеба и еще какой-то провизии, а сама сходила в
спальню и принесла китайчонку серебряный рубль. Он почему-то ужасно
испугался, схватил монету, сунул ее себе в рот, за щеку (да, да, в рот и за
щеку), потом быстро вытер рукавом сальные губы и, не сказав ни "спасибо", ни
"до свиданья", повернулся и ринулся на лестницу.
Все дни, пока был болен Вася, я ночевал в родительской спальне. И в
этот вечер, устроившись поуютнее на большой папиной кровати, под большим
одеялом, натянув это одеяло себе на нос, я собирался, как обычно, перед сном
помечтать - о посылке из Китая, о фарфоровых чашечках, о живом китайчонке.
Закрыл глаза и вдруг увидел перед собой серые скрюченные пальцы, тянущиеся к
белому с голубой каемкой блюду. Увидел в этих грязных пальцах такую же
серую, длинную котлету и вдруг на всю квартиру заплакал.
Прибежала мама.
- Лешенька, милый, детка, что с тобой? О чем ты?
Уткнувшись лицом в папину подушку, я плакал и не мог остановить слез. Я
так плакал, что начал икать.
Присев рядом, мама обнимала меня, целовала, гладила мою стриженую
голову.
- О чем ты? О чем? - без конца спрашивала она.
Что мог я ответить ей, когда и сейчас, очень много лет спустя, я не
знаю, о чем я тогда плакал.