"Алексей Иванович Пантелеев. Маленький офицер " - читать интересную книгу автора

Но даже и эти незадачливые гимназисты и реалисты вызывали во мне жгучую
зависть. Еще бы - ведь их, этих снятых с вагонной крыши неудачников, в
"Петроградской газете" именовали юными патриотами! Не один раз мелькали и в
моей голове мысли о побеге на фронт. Но до поры, до времени мне казалось,
что мечтам моим никогда не осуществиться. Нет, я не считал себя отпетым
трусом. Пойти в разведку, поднести патроны - на это у меня храбрости,
пожалуй, хватило бы. Боялся я не пуль и не австрийских или немецких штыков.
Пугало меня другое. Я был застенчив. И при этом еще ужаснейшим образом
картавил. Для меня пыткой было зайти по маминой просьбе в аптеку или в
булочную. А тут не аптека и не булочная, тут - фронт! Я холодел от одной
мысли, что, прежде чем туда попадешь, надо к кому-то обращаться, надо
выспрашивать у прохожих или у носильщиков на вокзале, где, в какой стороне
этот фронт находится.
Но вот один маленький случай, одна мимолетная встреча в Гостином Дворе
все решила. Сомнения мои были побеждены.
Однажды после обеда мама поехала за какими-то покупками, кажется, за
шелковой узенькой лентой для модной тогда вышивки "ришелье", и взяла меня с
собой. Возвращаясь, мы шли по Садовой в сторону Сенной и, подходя к
Банковской линии, увидели под аркадой Гостиного Двора какое-то оживление,
какое-то копошение людей. В этой говорливой толпе преобладали женщины, дамы.
Слышались возбужденные голоса, кто-то всхлипывал.
Забыв о своих хороших манерах, я с ходу и довольно ловко втиснулся в
эту благоухающую и шуршащую шелками толпу. Втиснулся и застыл очарованный.
Даже сейчас, столько лет спустя ясно вижу эту картину.
У ворот, ведущих внутрь Гостиного, прижавшись спиной к белой стене,
опустив голову, повиснув на двух костылях, стоит очень красивый бледнолицый,
с черным, шелковистым, упавшим на мраморный лоб чубом мальчик лет
четырнадцати-пятнадцати. На мальчике - мягкого светло-серого сукна
офицерская шинель с золотыми пуговицами и с красными отворотами, на плечах -
золотые погоны, на каждом - по две звездочки. И самое удивительное, даже уже
почти волшебное: на груди у мальчика повис и слегка покачивается -
офицерский Георгиевский крест на черно-оранжевой георгиевской ленточке.
Чувствуя себя пигмеем, ничтожеством в своих коротеньких штанишках и в
синей матросской курточке, я стоял полуоткрыв рот и не сразу заметил, что у
ног мальчика, на каменном полу галереи лежит козырьком кверху ладная
офицерская фуражечка с красным околышем. Фуражка была до краев наполнена
деньгами. Там блестело серебро, желтели бумажные рубли, зеленели трешки. Мне
показалось даже, что в этом ворохе бумажных денег мелькнул уголок
"красненькой", десятирублевки. И тоже не сразу обратил я внимание на пожилую
женщину в трауре, стоявшую на том же углу в двух шагах от маленького
офицера. Прижимая к глазам комочек платка, женщина плакала и сквозь слезы
что-то рассказывала окружавшим ее дамам.
- Это мать... мать, - восторженным шепотом объяснила моей маме высокая
дама в пенсне. - Мать юного героя!
А в фуражку все падали и падали деньги. Мама моя тоже открыла портмоне
и высыпала из него все, что там было, - всю мелочь.
- Мерси, - глухо и чуть-чуть в нос сказал мальчик, тряхнув смоляным
чубом.
Кто-то за моей спиной спросил у него:
- Господин подпоручик, простите, а за что вас наградили Георгиевским