"Алексей Иванович Пантелеев. На ялике " - читать интересную книгу автора

солнце и оставляя в воздухе светлую радужную пыль. А солнце стояло уже
высоко, припекало, и было очень тихо, даже как-то особенно тихо, как всегда
бывает летом после хорошего проливного дождя.
На пристани еще никого не было, я сидел один на скамеечке, поглядывая
на воду и на приближающуюся лодку, и на этот раз мне уже не хотелось, чтобы
она шла подольше, - наоборот, я ждал ее с нетерпением. А лодка как будто
чуяла это мое желание, шла очень быстро, и скоро в толпе пассажиров я уже
мог разглядеть белый парусиновый балахон и боцманскую фуражку гребца.
"И днем и ночью, и в дождь и в бурю", - вспомнил я слова лейтенанта.
И вдруг я очень живо и очень ясно представил себе, как здесь вот, на
этом самом месте, в такой же, наверно, погожий, солнечный денек, на этой же
самой лодке, с этими же веслами в руках погиб на своем рабочем посту отец
этого мальчика. Я отчетливо представил во всех подробностях, как это
случилось. Как привезли старого перевозчика к берегу, как выбежали навстречу
его жена и дети, - и вот этот мальчик тоже, - и какое это было горе, и как
страшно стало, как потемнело у мальчика в глазах, когда какая-то чужая
старуха всхлипнула, перекрестилась и сказала:
- Царство небесное. Помер...
И вот не прошло и месяца, а этот мальчик сидит на этой лодке и работает
теми же веслами, которые выпали тогда из рук его отца.
"Как же он может? - подумал я. - Как может этот маленький человек
держать в руках эти страшные весла? Как может он спокойно сидеть на
скамейке, на которой еще небось не высохла кровь его отца? Ведь, казалось
бы, он на всю жизнь должен был проникнуться смертельным ужасом и к этой
заклятой работе, и к этой лодке, и к веслам, и к черной невской воде. Даже
отдаленный орудийный выстрел должен был пугать его и холодить жестокой
тоской его маленькое сердце. А ведь он улыбался. Вы подумайте только - он
улыбался давеча, когда земля и небо дрожали от залпов зенитных орудий!.."
Но тут мои размышления были прерваны. Веселый женский голос звонко и
раскатисто, на всю реку, прокричал за моей спиной:
- Матвей Капитоныч, поторопи-ись!..
Пока я сидел и раздумывал, на пристани уже скопилась порядочная толпа
ожидающих. Опять тут было очень много женщин-работниц, было несколько
военных, две или три девушки-дружинницы и молодой военный врач.
Лодка уже подходила к мосткам. Повторилось то же, что было давеча на
том берегу. Ялик ударился о стенку причала и заскрипел. Женщины и на берегу
и в лодке загалдели, началась посадка, и мальчик, стоя в лодке и
придерживаясь веслом за бортик мостков, не повышая голоса, серьезно и
деловито командовал своими пассажирами. Мне показалось, что за эти два часа
он еще больше осунулся и похудел. Темное от загара и от усталости лицо его
блестело, он тяжело дышал. Балахон свой он расстегнул, распахнул ворот
рубашки, и оттуда выглядывала полоска незагорелой кожи. Когда я входил в
лодку, он посмотрел на меня, улыбнулся, показав на секунду маленькие белые
зубы, и сказал:
- Что? Уж обратно?
- Да. Обратно, - ответил я и почему-то очень обрадовался и тому, что он
меня узнал, и тому, что заговорил со мной и даже улыбнулся мне.
Усаживаясь, я постарался занять место поближе к нему. Это удалось мне.
Правда, пришлось кого-то не очень вежливо оттолкнуть, но когда мальчик сел
на свое капитанское место, оказалось, что мы сидим лицом к лицу.