"Алексей Иванович Пантелеев. У Щучьего озера (Л.Пантелеев)" - читать интересную книгу автора

суриком пирамидки, и на одной из них гвоздиками набит сбоку лучинный
шестиконечный крест. А вокруг, в густых, непролазных джунглях бурьяна, -
обломки чугунных решеток, металлических венков; латунных лент... Иду по
тропинке и спотыкаюсь о разбитую каменную плиту, почти целиком ушедшую в
землю. Наклоняюсь и с трудом читаю: "Hier ruhet im Gott..." Делаю еще
несколько шагов и останавливаюсь перед высоким, уродливо тощим, словно
высохшим деревянным крестом и перед такой же тощей, узенькой, вытянутой в
длину могилой. Крест, крашенный когда-то белой краской, облупился, посерел;
порыжела, проедена насквозь черная жестянка, бывшая некогда иконкой. На
могильном холмике никнут, мокнут, сползают в сторону увядшие цветы: два
кустика незабудок, анютины глазки, лиловатые сморщенные бантики
иван-да-марьи. А на перекладине креста - белая, тронутая ржавчиной дощечка,
и на ней черными прямыми буквами выведено:

Анна Владимiровна
СЪДЕЛЬНИКОВА
Родилась въ Любимъ въ 1874 г.
Умерла въ Оллила въ 1939 г.

Смотрю на этот крест, по которому медленно ползут и все не могут
сползти дождевые капли, и не сразу понимаю, что к чему. За спиной у меня не
спеша ходят и методически жуют траву успокоившиеся козы. Укрощенный Джек
лежит по ту сторону забора и обиженно поскуливает. А я все стою и все не
могу отвести глаз от этого длинного, как Дон-Кихот, креста и не могу
справиться с горьким, тоскливым чувством, которое подкатывает к горлу.
Что-то нелепое, несуразное, жуткое и вместе с тем трогательное, берущее за
сердце - в этом иссохшем кресте, в этой ржаной жестянке и особенно в этих ъ
и i, начертанных в тысяча девятьсот тридцать девятом году в сорока
километрах от Ленинграда!..
И невольно лезут в голову мысли... Кто она, эта женщина, родившаяся в
Любиме и нашедшая вечное упокоение здесь, в захолустной финской деревушке,
на чужбине - так далеко и так близко от родины? Купчиха ли она,
домовладелица, лавочница, вдова чиновника или, может быть, неграмотная
служанка, прислуга, увезенная господами против воли ее в эмиграцию?
Сознательно она уехала или случайно? Враг она или жертва обстоятельств?
Не все ли равно сейчас? И кто ответит мне на эти вопросы? Ведь в
здешних местах на сто километров в окружности не найдешь ни одного
старожила. И только на один вопрос можно, пожалуй, ответить, не боясь
ошибиться: страдала ли Анна Седельникова? Тосковала ли она когда-нибудь?
"Да, - отвечаю я себе. - Страдала и тосковала. Уверен в этом и не
сомневаюсь. Потому что не могу, не умею представить себе русского человека,
какой бы он ни был отпетый и пропащий, не могу вообразить себе русского,
который хоть иногда, хоть ночами не испытывал бы горечи и душевной тоски,
сознавая себя в такой близости и вместе с тем так беспросветно и безнадежно
далеко от родной земли!.."
Ведь это же как пытка жаждой, когда человек видит воду, слышит влажное
падение ее капель и - не может, не властен освежить губ своих... А ведь
именно так и жили они, эти русские люди, целых двадцать два года!
Ведь подумать только - в ясную погоду отсюда, с прибрежных холмов,
отчетливо, со стереоскопической ясностью, виден Кронштадт, купол его