"Алексей Иванович Пантелеев. Гостиница "Лондонская" " - читать интересную книгу автора

5

Запомнилась мне эта ночь и еще по одному случаю.
В самый разгар новогоднего бала, когда все уже и так ходило ходуном, у
входа в ресторан возникла какая-то паника, раздался женский визг, что-то
упало, рассыпалось, зазвенело, и в ту же минуту перестал играть оркестр.
Через ресторанный зал, по-военному четко и прямо, вытянувшись как
тамбурмажор, шел - и все в ужасе расступались перед ним - элегантно одетый,
в смокинге с белой манишкой и с черной бабочкой галстуки, укротитель львов
Борис Эдер, а у ноги его, грациозно, по-боксерски повиливая задом, шла - мне
показалось, на поводке, а выяснилось, что просто так, на честном слове, из
одной преданности к своему владыке и повелителю, - шла та самая эдеровская
львица.
Не знаю, зачем укротитель пришел в ресторан. Может быть, у него в
номере собрались гости и он спустился вниз прикупить вина или папирос. В те
далекие времена в конце ресторанного зала "Лондонской" была арка и в ней
небольшое, в четыре-пять ступенек возвышение, некое подобие эстрады.
Возможно, в еще более давние времена, в годы, когда в "Лондонской"
останавливались Чехов, Куприн, Бунин, это и в самом деле была эстрада и на
ее подмостках выступали, отплясывали канкан или кекуок какие-нибудь
шантанные дивы. Сейчас же на возвышении помещался буфет, а слева стояла
касса "националь", где официанты выбивали чеки на свиные отбивные, салат
оливье и прочие еды и пития. За кассой сидела полная белокурая кассирша в
белом крахмальном халате.
Что там такое случилось, чем не понравилась или, наоборот, чем
приглянулась эта одесская красавица красавице нубийской - не сказал бы,
вероятно, и сам Борис Эдер. Может быть, ее внимание привлек белоснежный
халат кассирши, может быть, что-то знакомое, цирковое, а то и что-нибудь еще
более далекое, детское, африканские возникло в ее памяти при виде сверкающей
никелем кассы - не знаю, но только внезапно, на подходе к буфету, львица
отделилась от ноги хозяина и быстро пошла в сторону кассы. Кассирша замерла,
вскочила, закричала. Быть может, и львица тоже испугалась, она тоже
вскочила, сделала стойку и опустила свои тяжелые лапы на плечи помертвевшей
от страха одесситки. Подробностей мы, конечно, не видели. Мы только услышали
отчаянный женский вопль, а за ним - повелительный, громкий, как выстрел или
удар бича, окрик Эдера.
О том, что творилось в эту минуту в ресторане, рассказывать вряд ли
нужно.
У кассирши был порван халат, разодрано платье, в кровь исцарапано
плечо.
Четыре моряка дальнего плавания, возбужденные, красные, потные от
танцев и вина, торжественно несли ее, потерявшую сознание, на руках из зала.
Проснувшись на другое утро, я коротко занес это ночное происшествие в
записную книжку. Чего ради я это сделал, объяснить не берусь. Ведь если бы я
не надумал сейчас писать воспоминания, мне вряд ли когда-нибудь в жизни
могла понадобиться эта запись. Вообще трудно представить в каком-нибудь
романе, рассказе или хотя бы в очерке советского писателя эту историю с
дрессированной львицей в ночном ресторане. Но совсем по-другому обстоит дело
у наших западных собратьев. У них, как я убедился, более рачительное, более,