"Алексей Иванович Пантелеев. История одного автографа " - читать интересную книгу автора

Чуковским в сторону Литейного, и Корней Иванович, возбужденный и веселый,
уговаривает меня ехать в Америку.
- Правда, соглашайтесь, Алексей Иванович! Полно вам раздумывать!
Проедем с вами через все штаты - от Тихоокеанского берега до
Атлантического... Я буду читать о вас лекции, а вы... а вам, собственно, и
делать нечего будет - сидите и слушайте. Заработаем миллион! Разве плохо?
Нет, совсем не плохо. От миллиона и даже от половины его я не откажусь.
И против Америки у меня ровно ничего нет. Еще в детстве я мечтал побывать и
у индейцев в прериях, и на Диком Западе, и в Нью-Йорке, и в Нью-Орлеане, и
на берегах Юкона... Но сейчас ехать в САСШ я решительным образом не хочу.
Во-первых, у меня есть на этот счет некоторые "убеждения": я считаю, что
рано. Подрасти следует. Еще совсем недавно я отказался от поездки в Германию
(в догитлеровскую, веймарскую Германию), куда меня настойчиво звали мои
немецкие читатели и издатели. А кроме того, - и это, пожалуй, главное, - я
не хочу выступать в той роли, какую мне приготовил Чуковский. Не хочу стоять
или сидеть слева от его лекторской кафедры в каком-нибудь квакерском клубе -
в городе Мемфис, штат Теннесси, - и слушать, как он, бросая в мою сторону
свои длинные руки, возглашает:
- Этот бледный юноша, с таким благородным, просветленным лицом, еще три
года назад...
Но, может быть, Корней Иванович шутил, уговаривая меня ехать в Америку?
Вряд ли. Не думаю. Вообще-то в идее этого путешествия не было ничего
фантастического. В те годы поездки советских людей за границу не были еще
таким сложным, громоздким предприятием, каким они стали пять-шесть лет
спустя. Что же я отвечал Корнею Ивановичу на его уговоры? Да ничего не
отвечал. Шел и молчал. И он правильно понял это молчание. Ни в тот день, ни
когда-либо позже к разговору об Америке он больше не возвращался.
А тем временем мы дошли до Спасо-Преображенского собора, обогнули его,
свернули в какой-то переулок, и Корней Иванович сказал:
- Ну, вот я и дома.
И пригласил меня к себе.
Если от поездки в Америку я уклонился довольно легко, то отказаться от
этого приглашения у меня мужества уже не хватило. Я впервые был у
Чуковского. Познакомился с его женой и детьми. Обедал у них.
И тут-то вот, в ожидании обеда, это самое и случилось.
Корней Иванович привел меня в свой большой, залитый солнцем кабинет и
там показал мне знаменитую "Чукоккалу", о которой я до тех пор совершенно
ничего не знал. Усталый, смущенный, измученный тем, что все утро торчал на
людях, набитый до отказа впечатлениями, я покорно и почти без всякого
интереса рассматривал веселые, остроумные, брызжущие талантом записи и
рисунки Шаляпина, Горького, Леонида Андреева, Блока, Маяковского, Герберта
Уэллса... И вдруг я слышу над головой голос Корнея Ивановича:
- А теперь я буду просить и вас, милейший Алексей Иванович, оставить
свой автограф в этой книжице...
Похолодев, я вскидываю голову и тупо смотрю на Чуковского.
- Что писать? - спрашиваю я хриплым голосом.
Сдерживая улыбку, он широко разводит руки. И осторожно, чуть ли не на
цыпочках, балетной походкой идет к дверям, а потом столь же осторожно
прикрывает их за собой.
Я остаюсь один на один с "Чукоккалой". Вернее, один против Шаляпина,