"Л.Пантелеев. Американская каша ("Шкидские рассказы") " - читать интересную книгу автора

драгоценной валютой. Мы играли в карты, в так называемое "очко" и в так
называемую "секу", на столько-то порций "американской каши" или на
столько-то "американских булок". Мы продавали друг другу свои перочинные
ножи за кружку какао или кружку какао за десять фаберовских карандашей. Мы
залезали в долги, и среди нас попадались ребята, которые месяцами ходили на
"американку" и все-таки всегда возвращались оттуда голодными, потому что
были должны свою порцию кому-нибудь другому. По нашим обычаям они обязаны
были сами прятать и выносить из столовой "свою" порцию. Когда воспитатель
спрашивал, почему они не едят, они должны были "представляться", - чавкать,
жевать и подносить к губам пустую ложку. При этом они улыбались и делали
блаженное лицо, как и все остальные.
Были, наоборот, и другие, - вроде "великого ростовщика" Слаенова, -
которые пожирали американскую кашу пудами и жирели, как индюки, на ваших,
господин Гувер, харчах.
Мне кажется теперь, что в этих заокеанских яствах был заложен микроб
страны, которая нам посылала их, - потому что никогда до этого не было у нас
в школе такой оживленной торговли, такого хищного ростовщичества, такой
биржевой и картежной игры. Мы поклонялись американской каше, как жирному,
тучному богу. И вы улыбались нам со стены почти так же, как улыбаются
святые.
Но послушайте, что было дальше. Может быть это "дальше" покажется вам
не совсем интересным. Но именно здесь начинается то, о чем я хотел написать
вам в своем письме.
Наступило знойное лето. По праздничным дням мы ходили купаться на
Канонерский остров, который находится в юго-западной части Ленинграда, у
выхода в море реки Невы. При основании города Петербурга здесь жили царские
канониры и прочие рядовые чины морской службы. Но это было очень давно.
Однажды мы купались до вечера, а вечером возвращались домой через
Ленинградский торговый порт. Переехав на лодках Морской канал, мы шли по
цементной дороге набережной мимо грузных подъемных кранов, плоских пакгаузов
и величайших элеваторов.
Конечно, наш порт поменьше нью-йоркского, но все-таки он представляет
собой очень величественную картину вечером, перед заходом солнца, когда
розовые пятна ложатся на все предметы, большие и маленькие, и огромные
корабли, прибывшие из жарких и холодных стран, соперничают между собой
высотой своих мачт и яркостью своих флагов.
На набережной тихо, лишь легкое поскрипывание причальных свай да
перезвон склянок нарушают эту тишину. Здесь пахнет морем, смолой, краской,
крепкими табаками, мукой и всем прочим, что хранится в пакгаузах и трюмах
кораблей: селедками, кофе, машинным маслом, пенькой, деревом... Ящики с
импортными машинами стоят у самого берега, и от них тоже пахнет своим особым
запахом.
Мы идем нестройной толпой, утомленные, голодные, и лениво собираем
окурки. Это - наше любимое занятие. Мы собираем их, как другие мальчики
собирают почтовые марки или морские ракушки. Нам попадаются здесь
недокуренные сигары, заграничные папиросы, египетские сигареты с толстыми
золотыми мундштуками и русские "чиновники". Мы наполняем ими карманы, а
иногда украдкой закуриваем и пускаем душистый дым в рукав или за пазуху, за
спиной нашего директора Викниксора.
Мы так устали, что уже ничем не интересуемся. Бесчисленные развлечения