"Михаил Пархомов. Мы расстреляны в сорок втором (Повесть о мужестве)" - читать интересную книгу автора

Пока я размышляю об этом, поднимается Валентина. Она входит в воду по
щиколотку и зовет:
"Леничка, помогите! Я боюсь. Ой, он..." Она не умеет даже скрыть своего
притворства.
- Сейчас,- хмуро говорит Ленька и встает.- Иду.
Когда он отходит, я тихо говорю Тоне:
- Нехорошо получается. Перед Ленькой совестно.
- Вот как, ты недоволен? - она смотрит на меня своими ясными,
спокойными глазами.- Хочешь, чтобы я к Леньке подсела?
- Нет, не хочу,- отвечаю я угрюмо.
- Тогда лежи.
В город мы возвращаемся под вечер. Тоня говорит Леньке, чтобы он
проводил Валентину. И он не перечит ей.
Он прощается. Я крепко пожимаю его шершавую руку, и он уходит. Это наша
предпоследняя встреча на берегу. Спустя две недели Ленька наденет форму и
получит назначение на канонерскую лодку "Кремль".


ГЛАВА ТРЕТЬЯ "Если завтра война"

Городской комитет партии помещался в круглом трехэтажном здании,
стоявшем посреди площади. Обычно перед Первым мая и за несколько дней до
Октябрьской годовщины здесь появлялись плотники. Стуча топорами, они
сколачивали перед зданием невысокую трибуну из свежих смолистых досок.
Плотников сменяли драпировщицы, обтягивавшие доски кумачом. Но ни кумач, ни
шелк, ни даже плотный пунцовый бархат не могли заглушить того крепкого и
стойкого хмельного запаха, который исходил от этих досок.
Грачи возвещают о приходе весны. А плотники на площади были
провозвестниками веселого праздника. Стоило им застучать короткими топорами,
и фасады домов расцвечивались знаменами. На балконах и в витринах магазинов
появлялись ковры и портреты. Макая "квачи" в ведерки с белой краской, люди в
военной форме расчерчивали перед трибуной асфальт. Город чистился,
прихорашивался, молодел на глазах, готовясь к демонстрации и военному
параду.
Величественное это зрелище, военный парад. Командующий гарцует на
игреневом коне. Он здоровается с войсками, и мощное "ур-ра!" волнами
перекатывается над головами. В эту минуту забываешь, что тебя три недели
заставляли маршировать, что параду предшествовало несколько репетиций,
которые всегда происходят глубокой ночью, когда город спит. Тогда по улицам,
калеча гусеницами асфальт, грохочут тяжелые танки; проезжает на грузовиках
мотопехота; чеканят шаг курсанты военных училищ. Все устали, все напряжены,
а какой-то бородатый полковник стоит под трибуной и орет, приседая от
натуги: "Выше головы! Тверже шаг!" - и ротные и батальонные командиры
вполголоса, но с угрозой вторят ему: "Равнение, равнение..." Забываешь обо
всем на свете, и когда раздается команда "Пар-рад! Смир-на-а-а... Напра-во!
Тор-ржественным маршем... Поротно... Шагом...ар-рш!" и барабаны сводного
оркестра рассыпают частую дробь, у тебя все холодеет внутри, сводит от
напряжения скулы, и, улыбнувшись почему-то глазами бородатому полковнику,
который оказывается поблизости, ты с силой впечатываешь первый шаг в мягкий,
разогретый солнцем асфальт.