"Тим Паркс. Дорогая Массимина (Дорогая Массимина #1) " - читать интересную книгу автора

же беготня по городу. Два урока в школе, затем Альберто, затем опять школа,
потом Матильда и снова проклятая школа. Утром еще надо что-то сделать с
молнией на парадных брюках, найти какой-нибудь крем для кожи - обработать
папку, - купить сыра, хлеба, жидкость для мытья посуды, средство против
перхоти (господи, это у него-то, у Морриса, перхоть!) и, разумеется,
талончики на автобус. Намыливая выбритые подмышки, он рассчитывал наиболее
экономный путь по воображаемой карте города.
Нет, это невыносимо. День за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем
он едва сводит концы с концами. С точки зрения карьеры, продвижения по
социальной лестнице, финансового успеха, наконец, последние два с половиной
года прошли впустую, абсолютно впустую. Хуже того - от изматывающей скуки
всех этих дурацких уроков у него наступило физическое и умственное
истощение. Разве есть у него талантливые ученики? Хотя бы один? Кто из них
оценил его незаурядные способности (умение с ходу составить заковыристое
упражнение, придумать захватывающую историю, которую иностранцы могут
воспринять на слух)? Кто из них представляет себе масштаб его дарований?
Нет, одни посредственности. И если подумать, единственные его достижения за
два последних года - итальянский, которым он овладел почти в совершенстве,
и та удивительная свобода мысли, которую, кажется, дал ему этот дар. Словно
он свернул с наезженной колеи, и отныне его разум может двигаться в любом
направлении. Теперь надо научиться думать на итальянском не хуже, чем
говорить. Возможно, это единственный способ вырваться из западни, в которую
все вокруг настойчиво толкают его.
Вычистив ватной палочкой серу из ушей, Моррис вгляделся в свое
отражение. Да, возможно, смена языка постепенно меняет образ мыслей. (Не на
итальянском ли он думал, когда украл папку?) Голубые глаза вглядывались в
запотевшее стекло.
- Катор-р-рга! - прорычал Моррис, уголки губ чуть приподнялись,
обнажив белые крупные зубы.
Моррису показалась, что эта странная улыбка неузнаваемо преобразила
его лицо. Во всяком случае, он не помнил у себя подобную улыбку. Все же в
человеке скрыто много такого, чего он в себе и не подозревает.
- Cara Massimina <Дорогая Массимина (итал.)>, - прошептал он и
повторил громче:
- Сara, cara Massimina.
И вдруг ощутил прилив радости.
Дорогой папа, помнишь, ты всегда пилил меня за то, что я хожу,
уткнувшись носом в землю? Ты давил мне кулаком в спину, тянул вверх
подбородок и заставлял выпрямляться. Ты твердил, что учеба превратит меня в
ничтожество.
Моррис ненадолго замолчал, выключил диктофон и почесал им за ухом. Что
он пытается сказать?
Ты говорил, я всегда так сгибаюсь над книгой, будто у меня искривление
позвоночника. А я отвечал: посмотри на себя, Адонис хренов. Ты не знал, кто
такой Адонис, но за ругань все равно порол меня ремнем. Можно подумать, сам
никогда не ругался.
Какое же занудство все эти рассуждения, будто детские травмы -
результат не правильного поведения родителей. Теория эта никогда не
казалась Моррису убедительной. И в то же время, вспоминая детство, он
испытывал смутное возбуждение.