"Еремей Парнов. Волшебник страны звезд" - читать интересную книгу автора

вспомни, как писали в газетах, в воскресных приложениях: через миллион лет
земля обратится в лед! Когда-то, мальчишкой, я ревмя ревел над такими
статьями. Мать спрашивает - чего ты? А я отвечаю - мне их всех жалко,
бедняг, которые тогда будут жить на свете. А мать говорит - ты о них не
беспокойся. Так вот, Керри, я про что говорю: на самом-то деле мы о них
беспокоимся. А то бы мы сюда не забрались. Это очень важно, чтоб Человек с
большой буквы - это главное".
В зависимости от условий опыта, Брэдбери - испытатель с
престидижитаторской ловкостью - тут он и вправду цирковой иллюзионист -
меняет не только космический реквизит, но и собственные, только ему присущие
фосфорические краски. Он щедр и беззаботен, как ребенок, не ведающий границ
собственного могущества. Раскованно, смело, порой по-детски жестоко он
упивается волшебной игрой.
Вот почему так часто и так всегда неожиданно красные пески Марса и
белые пески где-то возле Забриски Пойнт - я имею в виду знаменитую ленту
кинорежиссера Антониони - обрываются за четкой линией бетона. Безвоздушное
сюрреалистическое небо пылает над дикой пустотой ракетодрома, и застывшие
тени, как могильные кипарисы, стерегут покой - прошлых ли, будущих? -
ушедших цивилизаций.
Разве что одинокий цветок вновь крамольно взломает залитый бетоном
грунт? Как последнее чудо. Как предвестье грядущих чудес.
Брэдбери часто повторяет строки английского поэта Йитса: "Человек
влюблен, ему дорого то, что уходит". Может быть, в них, в этих строках,
таится секрет прозрачной возвышенной грусти, свойственной волшебнику, когда
он либо устает творить новые миры, либо теряет к ним интерес.
Впрочем, он не знает усталости и, кажется, не ведает разочарований.
- Я не могу не писать... Это как взрыв!.. Я работаю с наслаждением
каждый день с раннего утра до обеда...
А обедают в доме Брэдбери по-старому и по-доброму, всей семьей.
Обстоятельно, долго, с музыкой, с интересной беседой, с радостью и сердечным
теплом.
Он не отшельник, не духовидец, не мистический пророк. Он истинный
художник, для которого жизнь и творчество слиты целостно, органично,
нерасторжимо. И еще он очень счастливый человек.
- Мне кажется, что я самый счастливый из всех писателей, - как-то
признался он с подкупающей искренностью.
Лев Толстой говорил, что целиком вышел из детства. Счастлив тот, для
кого никогда не закрывается эта волшебная дверь, эта манящая калитка в
стене. За ней - незамутненный источник, дарующий вечную радость, чуть
горчащий грустью о том, что уходит неудержимо.
Осенний ветер безжалостно срывает последние листья, гаснут, сжимаясь в
сверхплотные клубки, звезды, умирают люди, и реки увлекают в океан пепел
погребальных костров. А волна, накатив на пустынный берег, окрашенный темным
вином заката, все уносит ее - голубую русалку. Заволакивает чистой пеной
зеленые, как камни, глаза, заливает немотой приоткрытые влажные губы.
Исчезает в безбрежности, лениво играющей вспышками солнца, неразгаданная
тайна.
Бездна океана - космическая бездна. Игра света в волнах - перемигивание
звезд. Бесконечно изменчивые горизонты фантастики.
- Она воздействует на детей, - как-то заметил Брэдбери. - Став