"Кирилл Партыка. Час, когда придет Зуев" - читать интересную книгу автора

полусвета, подонки общества периода раннего накопления капитала.
Постсоциализм".
Приходилось признать, что в таких условиях совершенно невозможно
уподобиться киногерою, меланхолически скитающемуся на Монмартре из одного
кафе в другое.
Вместо ностальгического, пахнущего осенними листьями, коньяком и
женскими духами вечера вышла какая-то хмельная, унылая чушь. И вот идти
больше некуда, а домой не хочется как никогда прежде, ноги заплетаются,
мысли в голове слиплись в вязкий ком, словно вермишель в кастрюле у неумелой
хозяйки, а в груди вместо сладкой грусти разрастается злая и бессмысленная
тоска. Алексей представил свою огромную, полунеобитаемую квартиру,
поджидавшую его в ней семью и передернулся.
Он боялся ночных улиц, но сейчас хмель основательно приободрил его и
любые опасности пугали меньше, чем паутина обыденности, густо затянувшая
домашний очаг. Кроме того, там Волина караулили его вязкие, бессонные
страхи, затаившиеся под супружеской кроватью.
Ему нужна была женщина. Не жена, само собой, и не просто объект
приложения сексуальной энергии, а нечто другое. Хорошо бы встретить в одном
из тех баров одинокую, миловидную, грустную девушку с прозрачными глазами
или пусть даже усталую (миловидную) женщину средних лет со следами
одиночества и такой же, как у Алексея, душевной тоски па лице. Но он
понимал, что никого такого в барах и кафе, где он побывал, встретить
невозможно.
Что же это за жизнь? Дом-работа-дом, какие-то книги, пусть хорошие, но
ты их прочитываешь и тут же забываешь или вообще не можешь вникнуть в то,
что в них написано. Новейшее кино, где без конца кого-то режут, жгут,
расстреливают и пытают независимо от того, на каком языке изъясняются герои.
Тот же, столь любимый Волиным иллюзорный мир, но погружаться и жить в нем
Алексею с каждым разом хотелось все меньше. Грязная, горланящая политика, от
которой не скрыться ни в просмотровом зале, ни в собственной квартире,
прущая из каждой щели, словно гниль и мусор из задних дворов на улицы
прокаженного города. Бесконечные смертоубийства, уголовно-штучные, как
отстрел бизнесменов, и узаконенно-массовые, как в далекой горной республике.
Грызня, крики, стоны, толчея железными, растопыренными локтями,
совершеннейшая безвестность завтрашнего дня, подкрадывающаяся - нечего
хорохориться! - старость, скука посреди всеобщего шабаша и кутежа, а над
всем этим перехлестнувшая небо истина:
"Homo homini lupus est".
Волин почувствовал, что если сейчас же не прильнет к теплому женскому
плечу, не зароется лицом в ласковые волосы, если его не обнимут (но, конечно
же, не по-матерински), он может, кажется, умереть. Но ни нагрянуть со своей
тоской, ни хотя бы позвонить ему было решительно некому, а Лариса для этих
целей не подходила. Жены, Волин знал это, вообще редко подходят на роль
врачевательниц душевных недугов.
Ему вдруг вспомнился старый итальянский фильм, где герой, такой же
опустошенный и неприкаянный, знакомится с проституткой, покупает ее на одну
ночь и вдруг обретает любовь, а с нею и желание жить. Кончалось там, правда,
все очень трагически.
"А что, - неожиданно подумал Алексей. - Деньги у меня есть", - он в
который раз ощупал карман. Мимолетная идея быстро расцвела притягательностью