"Олег Павлов. Степная книга" - читать интересную книгу автора

"Вы не больны?" Лейтенант медицинской службы склонился надо мной и
чего-то выглядывает. "Не знаю. Я..." - "Пойдемте, мне кажатся, вы больны." Я
пошагал за лекарем. В лазарете голова моя закружилась от анальгинного
ладана. "Ешьте," - он сыплет мне в ладошку драже и куда-то уходит.
Сажусь на стул. Драже прячу в карман и тут же со столика ворую пузырек
с йодом. Тянуться рукой за комочком ваты мне лень. Комочек ваты не такое
большое богатство, чтобы тянуться ради него со стула к столу. Этот летеха
очень добр. Только у доброго человека столько пузырьков со снадобьями.
Столько йоду, столько мягкой ваты, чтобы залечить раны. А я это своровал. Я
гордый. Сам помажу ранку, и сам на нее, чтобы не щипало, подую.
К лекарю приходили и жаловаться, корчась для верности от боли, на рези
в животе, а он, позволяя себя обманывать, клал жалобщиков на больничку или в
Ташкентский военный госпиталь отправлял. Те думали, что обманули его, и
радовались. Радовался и лекарь. Он здорово их надул, поверив в рези,
поскольку страдали они от иного, за что класть на больничку или в госпиталь
отправлять было не положено вовсе.
"Да на вас лица живого нет!" - " Товарищ лейтенант... я по правде,
я..." - "Тихо, тихо." Перевязочная застужена белым кафелем. Урчит
кондиционер. Сижу на белом стуле и становлюсь изнеженным и плаксивым. Я хочу
плакать и не боюсь, что слезы солоно выедят, высохнув в одночасье на лице,
потому что урчит кондиционер, и в перевязочной, как в мертвецкой, веет
прохладой. Палящая немилость желтого солнца, чудится, изгнана отсюда
навсегда, как злая фея из удела изнеженных плакс и добряков. Летеха
прикладывает ладонь к моему лбу, а потом тянется рукой к воздушному узелку
венок. И я благодарен ему за это. И мне стыдно - ведь он может обжечь больно
свои хрупкие белые пальцы. "Свинкой болели?" - " Не помню." - " А сердцем?!"
- "Не помню." - "Да, да... Я думаю: почему ваше сердце не разорвалось этим
же утром. Оно как чужое. Решительно - оно обижено на вас чем-то и от обиды
нарочно не разорвалось. Пейте немедля эту пилюлю, а потом повезем его в
Ташкентский военный госпиталь." - " Кого?" - "Сердце, разумеется - ему,
должно быть, очень больно." - "А я как же без сердца буду жить?! Я не хочу,
чтобы его от меня увозили. Доктор, а вдруг обратно не вернут?" - " Тогда
повезем и вас, и его - всех вместе. Вы какой с ним роты?" - " Старшего
лейтенанта Хакимова." - "Я пойду дам распоряжение..."
И вот я остался один.
Урчит, ворчит кондиционер. Он ворчит, как старая бабка. Все бабки
кажутся мне добрыми и благостными, как глиняные кружки с простоквашей. Что
еще останется под старость, если не подобреть? Для злости надобно много сил
и здоровья, а для доброты, по крайности, надобно молчать и глядеть в окошко,
когда становится скучно.
Кондиционер, стало быть, очень стар. Он ворчит, и от него веет холодом,
так же как веет холодом от могилы. Я ставлю сворованный пузырек йода на
столик, откуда взял. Я ем из кармана, вперемежку с махоринками, кислое, как
смерть, драже и становлюсь добрым. Перво-наперво я жалею себя и летеху, у
которого намеревался уворовать йоду с мягкой ватой. Затем жалею тех, кому бы
не помазали из-за меня ранок и потихонечку плачу.
У меня заболело сердце. И как оно не понимает, обидчивое, что умри я, и
оно умрет. Я обижаюсь на сердце за то, что оно болит, и за то, что оно могло
этим же утром разорваться. Мне кажется несправедливым, что от такого
маленького, как воробьишка, вздорного существа зависит моя жизнь. Лучше б