"Олег Павлов. Степная книга" - читать интересную книгу автора

тени у столовки, что возвращала нас времени. А вечером, когда солнце
истаивало, ходила она от солдата к солдату, выспавшаяся за день, и
ластилась.
Всякий солдат глядел на что-то свое.
У глядящих в пустыню глаза были тусклы и бессмысленны, и потому они
мертвели, подобно каменным изваяньям.
Солдаты поживей и позлее глядели на что-то иное: на морщины своих
ладоней, на камешек, в арык брошенный. Свободней было глядеть на морщины
ладоней... Камешков в арыке хватало немногим, и бывало, что их делили
взглядами гневно. Я и сам обнаруживал в себе глухую ненависть с болью,
когда, глядя по обычаю на свое деревце и размышляя с ним о чем-то
сокровенном, примечал, что кто-то также глядит на него.
Деревце-то едино отдавалось всякому взгляду и немало терпенья стоило
порой отвадить от него чужие глаза. Замешкаешься чуть, отвлечешься или
забудешься, как чье-то око уж крадется по-паучьи к нему, скорбью и
откровениями твоими напитанному. Я же, скряга, как в кошель, в местечко
укромное, по крохам хоронил в нем последнее свое богатство - душу, и боялся,
боялся его потерять. А иные теряли, не в силах выдержать схватки с чьими-то
глазами, что посильней и упорней оказывались, и взгляды их, как звери,
бродили, нигде не находя пристанища, и умирали, наставленные последком в
пустыню, в желтую стужу песков.
Коченели, смерзались.
И потому свободнее было глядеть на морщины ладоней, на ладони своих
рук. Покуда они были твоими.


Живой

Этим днем солдаты в Учкудуке, сидя у лазарета, плюют в песок и не
успевают растирать сапогом - плевок испаряется в одно мгновенье, словно и не
было его. А было желтое солнце. Был солдат, сидящий под желтым солнцем у
лазарета. И все. Сколько хочешь в песок плюйся, а все одно - не было этого.
А потом и лазарет покажется соляной копотью... Покажется, что влага, и
человеческая также, извлечена из него солнцем, и соль посему станет как
прах.
Я сижу у лазарета, чую солоноватый привкус на губах. То ли голову
проломили - и вот сижу, обливаюсь кровью; то ли ломали, ломали, но, махнув
рукой, как на каменного истукана, окропили капельками мутноватого от потуг
пота и куда-то ушли. Кто они? И что им надобно от меня было?! Сижу у
лазарета для того, чтобы узнать у лекаря - живой ли? О своей смерти я
подумал нечаянно, когда приметил, что все живое округ испепелено солнцем, и
когда почуял солоноватый привкус на губах. Я подумал тогда: умер - но забыл,
растяпа, о своей смерти и до полудня топтал землю, а никто и знать не знал о
случившемся со мной.
Как мертвяку мне давно полагалось нежиться в прохладе покойницкой
Ташкентского военного госпиталя, посасывать сосульку своих пальцев, и
озабочиваться лишь, что скажу, представ перед судом божьим. Но с утра самого
ротный послал меня, как живого, подыхать по новой в том пекле, выдраивая
горячим песком кашевые котлы. И дембель Свостиков за нерадивость обласкал
кулаком по дыхлу, как живого...