"Олег Павлов. Степная книга" - читать интересную книгу автора

Саня-вольнонаемница не доливает в тарелку дармового солдатского борща и что
ушлый поваренок еще прежде не докладывает в этот казенный борщ парную
говяжью ляжку.
Потом летеха смущенно улыбнулся - и показались его подрумянившиеся
щечки, пухлые пальцы и шоколадный родимец на лбу подле первых, спесиво
изнеженных морщин. Какой же добрый наш лейтенант, какой оробевший, какой
стыдливый - как деточка. И я воображаю, как тяжело было ему этим утром
вставать с похожей на глубокий вздох перины, отправляясь на службу; как
беременная жена Верка Ивановна подставляла послушать на прощаньице свой
голубой живот, в котором можно было соскучиться, ожидая появленья на свет;
как, выпив остывшего чая с булочкой, Хакимчик хмурил по-генеральски лицо
перед зеркалом, а оно над его потугами звонко смеялось и трещинкой
разламывало подбородок надвое, как спелый плод... Страшно жить на свете
лейтенанту Хакимову!
А мы с Долоховым жалеем его потому, что уже мертвы. Мы умерли первыми.
А часом позже порезанным оказался весь взвод, в котором был лейтенантом
Хакимов. Он прячется под фуражечку. Он страсть как боится мертвецов. А еще
ему стыдно. Это он на устроенном понарошку шмоне наказал, чтобы я стал
конвойным, а Долохов зеком. Долохов должен был прятать лезвие бритвы, а я -
его отыскивать.
Я зажмурил глаза и открыл, когда кончилась считалочка, под которую он
должен был успеть спрятать. Долохов был понарошку зек. И я принялся шмонать.
Я пощипал под мышками, пошебуршил в волосах и сказал Долохову вывернуть
наизнан карманы.
Но ничего не сыскалось. Из карманов на землю посыпались хлебные крохи,
на которые прилетел щуплый, измученный жизнью воробей.
Лезвие оказалось у него во рту. Откуда, рассмеявшись, Долохов вынес его
на розовом языке, чтобы не лезть руками. Мне не верилось, что кто-то может
спрятать в рот лезвие, оно же острое. А Хакимчик грустно сказал, что меня
убили.
Потом Долохов был конвойным. А я потом - зеком. Обидевшись за свою
смерть, я назло ему положил лезвие в карман, словно и не был зеком, не
умирал, а остался таким, какой есть.
Долохов шмонал меня с пристрастием и очень расстраивался, что ничего не
находил. Он заглядывал в уши, отгибал подошвы сапог, заставлял разматывать
портянки, где глядел между пальцев, и, как лекарь, приказывал высовывать
язык, выдавливая из себя "Э-э-э...". А лезвишко-то лежало у меня в кармане,
словно монетка.
Ничего не сыскал. И оказалось, что я его убил. А Хакимову стыдно. И
напрасно он притворяется, что задумался. Надо бы встать и сказать: "А знаете
ли вы, сучье племя, что вас могут убить?!"
А потом нахмуриться, стукнуть кулачищем по столу и запанибрата сказать:
" А ведь не знаете! Бля..."


Между небом и землей

Жила старая овчарка, все звали ее Лаской. Она хромала, похожая на
ходики. Весь день пряталась от солнца, оживляя пустынное время. Утром она
лежкалась в теньке у крыльца. В полдень солнце восходило, и Ласка нежилась в