"Олег Павлов. Карагандинские девятины (про войну)" - читать интересную книгу автора

Медицинская служба Институтова была одной судорожной гонкой. Лечить не
успевал. Почти все время отнимали ответственные и двусмысленные дела, может
быть, и схожие с болезнями, но лишь тем, что пахло от них смертельным
исходом. Не ему было ведомо, что движут в подобных случаях людьми усердие,
корысть или страх - сам он желал отделаться от болезненных поручений просто
как можно быстрее и всякий раз только из-за брезгливости все исполнял в
лучшем виде, исхитряясь при том сверкать стерильной чистотой и оправдывая
полностью одно из названий, данное врачам, - "люди в белых халатах".
Институтов с презрением ощущал, что его используют для своих целей в
качестве чистильщика по таким делам, когда сами боялись замараться, но мог
только неслышно бунтовать в душе или никчемно страдать, презирая
вышестоящих. Хоть, видно, такая была его натура: cтрадаючи все же исполнять,
а исполняючи - страдать.
Зубы он давно ленился лечить или, опять же, брезговал нечищеных
пропахших ртов, предпочитая выдирать начисто, особо низшим чинам, не
стесняясь причинить боль. В своей работе стоматолога повседневно то причиняя
боль, то избавляя от нее, сам лично мало что испытывал - работал. В таких
случаях он так и говорил: "Что поделать, голубчик, терпи - я врач, а не
боль". К нему шли со страхом, наверное, перед самой властной над людьми
болью. Трепетали перед ним, молились на него, хоть это только зубная боль
внушала страх. Зубодер временами ощущал в себе эту упоительную власть над
людьми, но не знал, чего возжелать, и пристрастился разве что к истреблению
мышей.
Институтов соблазнялся подсыпать этим тварям отравы или зарядить тупую
мышиную гильотину не от скуки бытия - и если истреблял, то не ведал уныния.
Он любил на свете только себя, но даже не той кровной слепой любовью, какой
любят свою же плоть, а сладострастно, похотливо, будто одна плоть вожделела
непрестанно другую, более прекрасную. Однако весь его рай на земле рушили
каждодневно мыши, что движимы сами бывают разве только испугом. Особо он
мучился и страдал, когда находил прямо в своих карманах свежий мышиный помет
, который был не только что белого цвета, но даже по форме представлял собой
таблетки.
Во всем были виноваты только эти серые вездесущие существа. То он
бормотал: "Они хотят меня убить" - и глядел затравленно, исподлобья, весь
жалкий да несчастный, то жалобно доносил кому-то вслух: "Они реального
участия в общественной жизни не принимают!" А сам факт, что не мог он
справиться с кражей, когда эти твари ежеминутно нагло что-то в лазарете
воровали, окончательно сводил его с ума. Серенькие маленькие твари был
причиной уже его, Институтова, мучений, наподобие именно тех, когда мучаются
зубами и чудится, что вся жизнь жалко содрогается, подвешенная на дыбу
каким-то болевым червячком, всего-то фасоном с глисту. Он понимал, о чем они
пищат. Различал чуть не каждую в лицо, точно зная, что юркнула под шкаф в
его кабинете именно та мышь, которую на прошлой неделе он видел в
процедурной или еще где-то. Помнил в точности, какая и сколько украла, что
позволила себе и какой от нее в общем и целом имеется вред. Он видел в мышах
рассадник всех заразных болезней, вплоть до холеры и чумы, заявляя
отчего-то, что мыши существуют и питаются только в помойках, хотя жили и
питались они рядом с ним, а то прямо-таки с ним, в его кабинете и его же
забытым на столе кусочком печенца. Главная же вина всех этих тварей,
очевидно, состояла в том, что они, по убеждению Институтова, замышляли его