"Йен Пирс. Перст указующий (часть 4) " - читать интересную книгу автора

Разумеется, манускрипта, принадлежащего перу Джека Престкотта, он не
касается, да и не вправе поступить иначе. Закон не может карать и не
принимает во внимание человека, лишенного рассудка, если сегодняшние его
деяния не подчиняются здравому смыслу, как можно доверять его памяти?
Воспоминания эти - всего лишь лепетание хаоса, дистиллированное болезнью. И
потому скорбный разум Престкотта превратил Бедлам в великолепный дом,
голову ему бреют не для того, чтобы надеть на нее парик, как он утверждает,
а для того, чтобы накладывать компрессы с уксусом при буйных припадках;
бедняги, обуздывающие буйных умалишенных, превратились в его слуг.
Многочисленные же посетители, на которых он сетует, - те невежды, кто
каждое воскресенье платит свой пенни, чтобы поглазеть на безумцев сквозь
железные прутья клеток и посмеяться над их бедственным состоянием.
Кое-что из утверждений Престкотта верно. Я знаю это, и я это признаю,
невзирая на то, что у меня нет причин любить его. Он как пишет мне Лоуэр,
лишился рассудка, столкнувшись с доказательством того, что собственным
жестоким коварством свел на нет все свои усилия и надежды, и что сбылись
все предостережения ирландца. Быть может, и так; однако я убежден, что до
того момента он более или менее был в здравом уме, и его воспоминания также
верны, пусть даже выводы, какие он извлекает из них, совершенно ошибочны. В
конце концов, требуются немалые способности и изощренный ум, чтобы изложить
дело так, как делает это он: сохрани он их, то, возможно, стал бы отменным
адвокатом. Все до единого, с кем он беседовал, говорили ему, что его отец
виновен, и он был виновен. С величайшим умением Престкотт выискивает и
указывает на доказательства невиновности и оставляет без внимания все, что
свидетельствует об истинных глубинах предательства его отца. Под конец я
сам почти ему поверил, хотя и лучше других знал, что передо мной
хитросплетение бессмыслиц и вздора.
Но разве меньшего доверия заслуживает рассказ этого несчастного, чем
рассказы других, не менее искаженные и извращенные, пусть и вследствие иных
страстей? Пусть Престкотт безумец, но Кола - лжец. Может статься, его ложь
умолчанием - ничтожная малость в сравнении с пропусками и увертками, какими
пестрят две прочие рукописи. И тем не менее он лжет, потому что, как
говорит Аммиан: "Vertas vel silentio vel mendacio" - истина равно
оскверняется молчанием и ложью. Ложь скрыта во фразе столь, казалось бы,
безобидной, что неудивительно, что даже Уоллис ее пропустил. Но она
искажает все остальное в рукописи и правдивые слова обращает в неправду,
ибо, подобно аргументам схоласта, с непререкаемой логикой извлекает выводы
из ложных посылок.
"Марко да Кола, благородный венецианец, почтительно вас приветствует".
Так начинает он, и с этого момента нужно тщательно взвешивать каждое его
слово. Само появление рукописи следует подвергнуть рассмотрению: зачем он
вдруг написал ее после стольких лет молчания? С другой стороны, назвать его
лживым вовсе не означает, что он повинен в поступках и побуждениях, какие
приписывает ему Уоллис. Венецианец был совсем не тем, чем казался, и не
тем, кем выставляет себя теперь, но он ничем не злоумышлял против
безопасности королевства и жизни лорда Кларендона. Уоллис столь привык жить
в темном и зловещем мире, какой сам же и выдумал, что оказался уже не
способен отличать правду от выдумки или искренности от вероломства.
Но как мне определить, какому утверждению верить, а какое отвергнуть?
Я не могу раз за разом повторять одни и те же события с мельчайшими