"Йен Пирс. Портрет" - читать интересную книгу автора

посмотрел по сторонам, и внезапно это место забурлило жизнью. Не в табачной
бурости, а ярчайшими красками: алость шейных платков, оранжевая рыжина
ирландских волос, пурпурность платья шлюхи. Золото лелеемой часовой цепочки
хозяина, янтарность, коричневатость и белизна бутылок на полках. И все эти
фигуры, изогнутые, сплетенные вместе, будто в битве на картине времен
Возрождения. Величайшие трагедии и комедии современного мира разыгрываются
именно там. Не на воображаемом средневековом поле сражения. И не в Южных
морях. И даже не в Париже. Там.
Но помните ли вы, как все это отступало и исчезало, чуть только мы
усаживались поудобнее? Я помню. Эти разговоры, как будто мы были в пустой
комнате, где ничто не мешало слышать и быть услышанным, где никто нас не
толкал, пока мы сидели, и разговаривали, и смеялись, а вы перегибались через
стол, и ваши глаза пылали огнем, который бушевал в вас, когда вас полностью
поглощала какая-нибудь идея. Вы спорили не ради удовольствия поспорить или
просто победить. Для вас все еще имела значение правда.
"Чего желают все люди, если не считать славы?" Тогда я посмотрел
вокруг, и вы уловили суть. А эти люди желают славы?
"Разумеется, желают в своих маленьких пределах, - сказали вы. - Славы в
их ограниченной вселенной; славы лихого выпивохи, щедрого парня, самого
первого среди всех остальных. Они хотят, чтобы их репутация
распространилась, насколько хватает их глаз. Но поскольку хватает он
немногим дальше их носа, то этим их цели и ограничиваются. Художники видят
дальше, а потому их помыслы куда честолюбивее. Они хотят, чтобы мир
склонился перед ними, и не только в этих поколениях, но и в грядущих.
Но как это осуществить, э? Ты полагаешь, что достаточно одного таланта?
Как ты думаешь, были бы настолько знамениты Микеланджело без Папы Юлия,
Тернер без Рэскина, Мане без Бодлера? Ты думаешь, достаточно просто писать
хорошие картины? В таком случае ты дурак".
Если не ошибаюсь, я высказал предположение, что бедняга Данкен,
которого вы тогда продвигали, вряд ли может быть приравнен к Микеланджело.
"Ты ничего не соображаешь, - сказали вы. - Данкен воплощает мои идеи. Я
не художник, никогда им не был и никогда не стану. В воображении я вижу
картины, достойные создания, но написать их не могу.
Данкен сделает это за меня. Время меценатов давно миновало. Значение
имеют не люди, которые покупают картины, и даже не пишущие их художники.
Сейчас век критика, мыслителя, посвятившего себя искусству. Того, кто может
сказать, в чем значение искусства, каким ему следует быть".
Я высказал предположение, что, быть может, публика сама способна
вынести свое суждение. Но, разумеется, не всерьез.
Ироническое фырканье. "Публика хочет дешевой грязи. Детально выписанную
натуру и миленькие пейзажики. Мы живем в беспрецедентную эпоху, друг мой.
Впервые в истории у одной группы людей есть деньги, а у другой -
взыскательный вкус. Признай это. Ты каждый день с этим сталкиваешься. Как ты
зарабатываешь свои деньги? Ты пишешь одно, чтобы выживать, и другое, чтобы
чувствовать себя честным".
Вы обвели руками зал, который утратил свои краски и снова стал
табачно-бурым. "Посмотри на этих людишек! Безнадежно. Но они хотя бы
бедняки. Вряд ли они наглядно воплотят свой жуткий вкус на практике, а к
тому же на их деньги ничего не сделаешь, их так мало. Другое дело люди,
обедающие в "Ритце", они более опасны. Их необходимо убеждать, чтобы они