"Йен Пирс. Портрет" - читать интересную книгу автора

самую точку. Не притворяйтесь, будто не помните, что она сказала Саре
Бернар, я прекрасно знаю, насколько это врезалось вам в память. Звонким
голосом она объявила, что мнение великой актрисы о какой-то картине
легковесно, и ей следует побольше смотреть и поменьше судить. Такое
lиse-majestй <Оскорбление величества (фр.)>, э? Эвелин находилась там, чтобы
преклоняться и замирать в восхищении, а не держаться с этими людьми на
равных и, уж конечно, не критиковать их. Я прекрасно помню, как вы ловко
вмешались и изменили тему разговора, продемонстрировав меру ваших
способностей даже в крайне неловком положении.
Но я также помню лицо самой Бернар - как с него исчезло выражение
скуки. Великолепная женщина: тщеславная, как павлин, но умеющая отличить
хвалу от лести. В конце-то концов, она профессионал, и ее успех зависит от
умения отличить одну от другой. Она знала, что попалась, что упрек был
заслужен. Ей понравилось, как на нее набросилась эта тощая девочка, которая
вскинула голову в наивном вызове и, говоря, смотрела вам в глаза. Это
подперчило пресность боготворения, которым ее обычно потчевали. Все эти
изумленные аханья, эти восторги, с какими встречалось ее любое слово,
взвизги одобрения при малейшем ее замечании. И кто-то вроде Эвелин должен
был показаться стаканом холодной чистой воды после целого дня глотания
неразбавленной патоки.
Как вас должно было удручить, что Эвелин получила приглашение на ужин,
а вы нет? Ни тогда, ни после. Нет, не притворяйтесь. Вы пришли в бешенство.
Я слишком хорошо вас знаю, чтобы ошибиться. И в еще большее, когда поняли,
что она нисколько не польщена такой честью. Она отправилась на этот ужин,
она поела, она "чудесно провела время, благодарю вас". Подобное оставляло ее
неуязвимой, а потому она была неуязвима и для вас. Ей не хотелось
соприкасаться со знаменитостями. А уж вы тем более не могли ей ничего
предложить, кроме вашей светской сноровки, вашего умения политика заставлять
людей поступать по-вашему, а потому она перестала посещать ваши маленькие
собрания. Без всякого намерения оскорбить, вы же знаете. Она не отдавала
себе отчета, что нанесла непоправимую обиду, удар в самое сердце вашей
власти. Она отвергла вас даже более необратимо, чем отвергла меня.
Несколько друзей - остальные враги. Таким было ваше жизненное кредо, а
Эвелин показала, что не хочет быть вашим другом.
"Но картина же действует или не действует, верно?" Так она
откликнулась, когда вы изложили раннюю версию вашей теории искусства,
современности, связи художника с реальностью и все прочее. Такое наивное,
простенькое, но сокрушающее осуждение усилий всей вашей жизни, направленных
на то, чтобы усложнять и затемнять, делать труднее для понимания. Превращать
простое удовольствие в мистическую тайну. Для Эвелин существовали картина и
тот, кто на нее смотрел. Прямая взаимосвязь. Она была протестанткой от
живописи и не нуждалась в посредниках, будь то критики или
священнослужители.
Ее слабостью было парализующее сомнение в себе, которое поражало ее на
каждом шагу. Такова цена протестантизма и индивидуальности. Постоянная
тревожная необходимость выбирать между хорошим и плохим сходит на нет, если
право судить передаешь другим. Вероятно, потому-то я с такой готовностью
склонялся перед вашими суждениями, и потому-то я такой счастливый папист.
Необходимость решать самим - страшное бремя, и всепроникающие сомнения - его
неизбежная цена.